Валентин Красногоров

 

 

ТУАЛЕТ  ЖЕНЫ ДОЦЕНТА

(Повесть времен начала Перестройки - 1985)

 

- Почему бы нам не провести отпуск на даче? - подумал вслух доцент Зайчиков. - Я бы предпочла на юге, - в тон мужу сослагательным наклонением ласково отозвалась жена. - На юге дорого и утомительно, - предположительно высказался Зайчиков. - Твоя дача еще дороже и утомительнее, - ласково возразила жена. - Дачные хлопоты только приятны, - сказал Зайчиков. - Не мне, - кротко, но коротко сообщила жена. - Не будем ссориться, - мирно сказал Зайчиков. - Я и не собиралась, - ласково сказала жена, - но не воображай, что тебе на все лето удастся загнать меня в свою конуру. - Только неразумные люди едут на юг, имея свою дачу, - выдвинул тезис для защиты супруг. - Только идиоты покупают дачу вместо того, чтобы спокойно отдыхать на юге, - сформулировала антитезис ласковая супруга. Под приближающуюся дискуссию была подведена прочная методологическая база, но этическая ее сторона не удовлетворила Зайчикова. - Надо быть дружелюбнее, - сказал он. – Les homes sont faits pour sentendre, pour se comprendre et pour saimer, - Нельзя ли по-русски? - ласково спросила жена. - Это Элюар. По-русски он не звучит. - Но по-тарабарски я не понимаю. - Это не по-тарабарски, а по-французски. - Нет разницы. Я предпочитаю по-русски. - «Люди созданы, чтобы договариваться друг с другом, понимать друг друга и любить друг друга». - Действительно, по-русски не звучит. - Я на пороге большого открытия, - сказал Зайчиков, - оно даст государству семьдесят миллионов. - При чем тут дача? - поинтересовалась жена. - Я смогу там спокойно поработать, - сказал Зайчиков. - А я хочу спокойно отдохнуть, - сказала жена. - Чем тебе не нравится дача? - Всем. Взять хотя бы туалет... - Это слово тоже французское, - сказал Зайчиков. - Ты такой интеллигентный, просто тошнит. - Мне хорошо, я не чувствую никакого напряжения, - сказал себе Зайчиков. - В любой обстановке я чувствую себя легко и спокойно.

Этот микросеанс аутотренинга позволил ему продолжить беседу с ласковой супругой, не прибавляя децибелов. - Чем тебе не нравится наш туалет? - сказал он. - Тем, что он дырявый, как решето. Видны все места. - Дырки можно заколотить. - Нет смысла. Он весь прогнил и свалится от первого ветра. - Хорошо, я его перестрою, - решительно пообещал Зайчиков. - Когда? - ласково осведомилась супруга. - Хоть завтра. - Ты же работаешь. - Возьму два дня в счет отпуска. - Учти: больше пары тысяч на это дело я выделить не смогу, - ласково зевнула супруга, смежая свои отмытые на ночь от туши ресницы и отдаваясь Морфею, чьи объятья она предпочитала всем другим, и уж, во всяком случае, объятьям мужа.

Зайчиков восстал с супружеского ложа, надел халат, прошел в кабинет и взял свой персональный компьютер, в памяти которого хранились все возможные конструкции санитарно-технических сооружений, содержащиеся в шестнадцатитомной «Энциклопедии гражданского строительства», а также во всех изданиях «Le Genie Civil» Общества гражданских инженеров в Париже.

Доцент составил алгоритм и запрограммировал критерии оптимальности системы с точки зрения экономичности сооружения и сроков его возведения. К утру работа была завершена. Зайчиков отдал команду вывести результаты на дисплей. Разработанная компьютером конструкция имела вид будки из неструганых досок размером в плане 1х1 м, возвышавшейся над ямой, габариты которой, в соответствии с томом Ш «Строительных норм и правил», зависели от количества человеко-посещений этого сооружения и подлежали отдельному расчету. Смета затрат, определенная ЭВМ на основании «Прейскурантов розничных цен» и «Единых расценок на производство строительных, строительно-монтажных и земляных работ», утвержденных Госкомцен и Госстроем, исчислялись в сумме 2300 руб. 25 коп., что позволяло уложиться в отпущенный лимит (все цены в настоящей хронике условны).

Доцент Зайчиков получал зарплату, которая считалась когда-то неслыханно большой, потом просто большой, потом - умеренной. Смотря по настроению, Зайчиков то втайне стыдился того, что он получает меньше шофера первого класса, то гордился тем, что не уступает водителю третьего класса. Достоинство службы Зайчикова заключалось в ее гарантированном спокойствии. Читал бы он лекции как Цицерон или беспомощно жевал бы устаревший вздор, пахал бы, как проклятый, на ниве науки или благодушно синекурствовал, воспитывал бы он Невтонов и Платонов или беспомощных болванов - все равно он получал бы всегда строго одинаково и наравне со всеми.

Несмотря на очевидные преимущества своей должности, Зайчиков не умел ими пользоваться и все свое время посвящал научным занятиям, прерывая их для подготовки к лекциям и самих лекций, за что заслужил подозрительное недоумение коллег и снисходительную жалость супруги.

Придя на службу, Зайчиков тут же начал оформлять двухдневный отпуск. Он написал заявление, завизировал его у завкафедрой, декана, заведующего учебной частью, начальника научно-исследовательского сектора, в отделе кадров, бухгалтерии, у проректоров по учебной, научной и хозяйственной работам, у зама по кадрам и быту, после чего передал в канцелярию на подпись ректору. На все это Зайчиков затратил каких-то две недели.

 

Поезд доставил Зайчикова в поселок Сосновку, откуда он без особых приключений добрался на автобусе в деревню Петровку, где находилось его недавно приобретенное сельское жилище. Весело щебетали птицы. От сладкого запаха свежей травы и распускающихся почек смородины и берез кружилась голова. Хотелось петь.

«Здесь я устрою газон, а там посажу хризантемы. Надо будет посмотреть в книжке, как они выглядят, - мечтал новоявленный дачник, глядя из-за забора на свой участок, покрытый засохшей картофельной ботвой. - А там построю гараж, когда накоплю денег на машину. Обновлю дом. Сделаю дорожки. Напишу в тишине и покое монографию. Закончу учебник… Но пока надо заняться туалетом», - вздохнул он, возвращаясь к унылой прозе жизни.

 

Залаяла собака. Дарья толкнула Степаныча в бок. - Глянь, городской приехал, что осенью у Анисьи дом купил. Степаныч, не выпуская лопаты, поднял голову. Зайчиков открывал калитку. Заржавевший за зиму замок упорно сопротивлялся ключу. - Что-то рано пожаловал, - сказал Степаныч. - Купаться, вроде, еще не время. - В сером костюме, - сказала Дарья. - В прошлый раз в синем был. - Надо было масла в замок осенью капнуть, - сказал Степаныч. - И галстук в горошек, - сказала Дарья. - Чокнутый, - сочувственно сказал Степаныч. - Ватника у него нет, что ли? Все не как у людей. Зайчиков заметил соседей и вежливо поздоровался. - Какие новости? - спросил он. - Прошла зима, настало лето, скажи спасибо и за это, - сказал Степаныч. - Чем заняты? - спросил Зайчиков. - Круто поднимаем сельское хозяйство, - сказал Степаныч. - Ну, и как? Трудно? - полюбопытствовал Зайчиков. - Уж который год поднимаем, нам привычно, - сказал Степаныч. - Так подняли или нет? - продолжал любопытствовать Зайчиков. - А что в газетах пишут? - тоже полюбопытствовал Степаныч. - Что пока не подняли, но скоро, - сказал Зайчиков. - Значит, так оно и есть, - сказал Степаныч. - Чего это вы с метром тут крутитесь? - Хочу туалет перестроить, - застеснялся Зайчиков. - Дело полезное, - одобрил Степаныч. - Руки нужны, - сказал Зайчиков. - Мужичков бы нанять. - Отчего бы не нанять, - согласился Степаныч. - А найдутся руки-то? - спросил Зайчиков. - Где есть люди, там есть и руки, - философски заметил Степаныч. - А вы, к примеру, не возьметесь? - спросил Зайчиков. В воображении Степаныча закачалось раскидистое дерево с ветками, усеянными блестящими, налитыми, продолговатыми прозрачными плодами. - Не возьмется. Нам картошку сажать надо и баня не достроена, - сердито сказала Дарья. Бутылки закружились, как осенние листья от порыва ветра, и растаяли в воздухе. Степаныч облизнулся и вздохнул. - Сходите в совхоз, - сказала Дарья. - Там и людей найдете. - А разрешение ахтетектора у тебя есть? - спросил Степаныч. - А разве надо? - удивился Зайчиков. - А как же? - удивился Степаныч. - Я вот баню третий раз ломаю. Говорят, вышла длиннее, чем положено. Боятся, что мне удобно будет. - Какое им дело до вашей бани? - не понял Зайчиков. - Им до всего дело, - отрубила Дарья. - Копай давай, хватит язык чесать.

 

Лилия Александровна, районный архитектор, была с головой погружена в свои обычные важные дела - запрещение строительства очередного объекта. Ибо, вопреки распространенному заблуждению, согласно которому архитектор - это человек, который строит, Лилия Александровна с утра до вечера запрещала строительство домов, сараев, бань, гаражей, погребов, веранд, мансард, террас, кухонь, душевых, навесов и других сооружений, которые непонятливые граждане с непонятным упорством желали возводить на своих участках за свои кровные деньги. Не следует думать, что Лилия Александровна была какой-то извергиней, дурой и бюрократкой. Напротив, она была деловой, умной и красивой женщиной. Однако по долгу службы ей приходилось доводить многочисленные запрещения, установленные высшими инстанциями для общественного блага, до конкретных граждан. Процедурная сторона этого архитектурного творчества, не освещенного в трактатах Витрувия и Палладио, была проста: граждане писали заявления с просьбой разрешить строительство, а Лилия Александровна накладывала отрицательную резолюцию. В тех редких случаях, когда разрешение все же приходилось давать, Лилия Александровна добивалась, чтобы дома были неудобными, гаражи узкими, бани тесными, веранды маленькими.

Прочитав заявление Зайчикова и рассмотрев приложенный к нему чертеж, Лилия Александровна устремила на доцента усталый взгляд красивых усталых глаз и усталым голосом сказала: - Строительство объекта, указанного в вашем заявлении, к сожалению, не представляется возможным. - Почему? - спросил Зайчиков. - Постановления надо не обсуждать, а исполнять, - сказала архитектор. - А я слышал, что вышло новое постановление, которое разрешает строить все, что хочешь, - сказал Зайчиков. - Постановление, может, и вышло, но нам еще нужны указания и разъяснения, - сказала Лилия Александровна и вздохнула. Она запрещала столько лет, что не могла представить себе, как можно жить и работать, все разрешая.

Зайчиков составил заявление, завизировал его в отделе коммунального хозяйства, бюро технической инвентаризации, санэпидстанции, пожарной инспекции, управлении строительства и общем отделе, заверил бумагу в нотариальной конторе и предстал на четвертый день перед любимой женой. - Дурак, - сказала она. - Со справкой или без справки, а туалет все равно нужен. Еще не хватало, чтобы я всякий раз получала письменное разрешение на посещение этого заведения. Зайчиков признал правоту супруги, написал декану объяснительную за два лишних дня отгула, испросил себе по описанной выше схеме недельный отпуск и снова прибыл в приют спокойствия, труда и вдохновенья, чтобы на лоне счастья и забвенья закончить перестройку туалета.

 

В совхозе «Путь к изобилию» стояла жаркая пора: шла посевная. Главный агроном мотался по полям, главный инженер вследствие отсутствия рабочих рук своими руками разбирал прибывшие новые трактора на запчасти, директор третьи сутки подряд проводил пятиминутку. Посевная проводилась в условиях очередной реформы и полной экономической самостоятельности. Поэтому директор рапортовал в инстанции о ходе посевной всего через каждые тридцать минут, а не каждый час, как это было во время волевого планирования. Бороны и сеялки бороздили чахлые поля и бросали в уставшую землю зерно, чтобы дать стране еще зерна. Значительная часть этих хитроумных механических средств, не выдержав суровой зимовки и еще более сурового обращения, стояла без дела в обширном дворе ремонтного цеха, постепенно превращаясь в груду ржавого металла - к радости главного механика, ломавшего голову над тем, как выполнить план сдачи металлолома. К счастью, эти трактора и сеялки, а также семена, поле и будущий урожай принадлежали государству, и потому тружеников совхоза не слишком волновала судьба зерна и металла. У каждого был дом, при доме - участок, на этих участках тоже, хотя и без тракторов, но зато и без агронома, директора и оперативок шла посевная.

В слесарке ремонтного цеха на большом карусельном станке трое друзей с увлечением осуществляли сложный многоступенчатый процесс. Суть его заключалась в извлечении жидкости из стеклотары с целью обмена последней в ближайшей продовольственной точке на некоторое, меньшее, количество той же стеклотары, но уже наполненной жидкостью, после отделения которой цикл повторялся вплоть до полного оседания тары в продовольственной точке. Резкий блеск стекла и интенсивность лиловых носов смягчались изысканным сфумато, исходившим из наполненных коричневыми волоконцами бумажных цилиндриков, каждый их которых мог бы убить лошадь, но не причинял никакого видимого вреда участникам сей тайной вечери, бесстрашно державших названные цилиндрики во рту.

Но вот содержимое последней бутылки было разлито по стаканам, а ее несъедобная часть отправлена под стол, в тесную компанию подруг. Там они, уже никому не нужные, грустно вспоминали, как еще совсем недавно мужчины нежно прижимали их к груди и жадно приникали к ним губами. Теперь же, лишенным нетронутости, опустошенным, равнодушно брошенным, им оставалось только оплакивать свою судьбу.

- Ну что, - сказал Разуваев дрогнувшим голосом. - Чтоб не в последний раз. Друзья выпили и приуныли. Разумом, хотя и затуманенным, они понимали, что бутылкам, как и всему на свете, когда-нибудь приходит конец, но их жаждущие души не могли примириться с этим презренным фактом. Нестерпимо хотелось пить, пить и пить. Собственно говоря, только теперь и захотелось пить по-настоящему.

В умах приунывшего триумвирата стали возникать различные планы и прожекты. - Может, попросить в долг у Фаины? - размечтался Колупаев. - Не даст, - сказал Дерунов. - А Дарья? - неудачно пошутил Колупаев. - Скорее удавится, - сказал Разуваев. Мужики приутихли. В горле были сухость и жар, в груди томление. Жить не хотелось. Слесарка превратилась в качающуюся Сахару, наблюдаемую бедуинами со спины шагающего верблюда. В этот момент раскрылась дверь, и, как Зевс Данае, истомленным труженикам золотым дождем пролился Зайчиков.

- Хочу перестроить туалет, - сказал Зевс в образе Зайчикова. - Перестройка - дело полезное, - одобрил Колупаев. - Нужна помощь, - сказал Зайчиков. - Отчего бы не помочь, - пошел навстречу Дерунов. - Строить-то умеете? - обидел друзей Зайчиков. - Специалисты, - сухо сказал Разуваев, и в глотке стало еще суше. - Так, может, сразу и посмотрим на месте, что и как? - намекнул Зайчиков. - Отчего бы не посмотреть, - с готовностью сказал Колупаев. Высокие договаривающиеся стороны, довольные друг другом, направились к даче. Друзья глядели на Зайчикова с вожделением. От него просто пахло водкой (в фигуральном смысле), он был наполнен ею до краев, оставалось только лить и пить. Процессия остановилась у договорного объекта. - Вот, - скромно сказал Зайчиков. Специалисты сосредоточенно воззрились на будку. - М-да, - озабоченно сказал Разуваев. - М-да-а, - сказал Колупаев. - М-да-а-а, - сказал Дерунов. - Что, нельзя перестроить? - забеспокоился Зайчиков. - Можно-то можно, - сказал Разуваев. - Но работа будет большая, - сказал Колупаев. - И оплата должна быть соответственная, - разъяснил Дерунов. - Сколько, к примеру? - сделал вид, что интересуется, Зайчиков. Друзья переглянулись, и Дерунов ринулся в атаку. – Десять тысяч рублей. - И банка сверху, - пошел ва-банк Разуваев. - Это за будку-то? - онемел Зайчиков. - Не будка, а туалет, - строго сказал Колупаев. - Тысяча, - сказал Зайчиков. -Пошли, - сказал Разуваев. - Две тысячи, - сказал Зайчиков. - Одна бетонная яма во сколько обойдется, - сказал Разуваев. - А зачем бетонная? - спросил Зайчиков. - Делать так делать, - ответствовал Разуваев. - Ваш не на бетоне стоит, вот и сгнил, - с укоризной сказал Колупаев. - Опять же дверь, - изрек Дерунов. - Что «дверь»?  не понял Зайчиков. - Туалет-то с дверью будет или как? - С дверью, конечно, - сказал Зайчиков. - Одна дверь теперь стоит два лимона, - сказал Дерунов. - Это сверх суммы или как? - осведомился Зайчиков. - Для вас, так и быть, не сверх, а в счет, - благосклонно сказал Дерунов. -Хорошо, пусть будет пять тысяч, - сказал Зайчиков. - Вы хотели сказать - двенадцать, -сказал Разуваев. - Не много ли? - усомнился Зайчиков. - Мало, - авторитетно сказал Дерунов. - Одна окосячка и обналичка чего стоят. Обналичку-то с двух сторон будем делать или с одной? - Лучше с двух, - на всякий случай сказал Зайчиков. -  Так что двенадцать, меньше просто нельзя, - сказал Дерунов. - И банка сверху, - сказал Разуваев. - Шесть, - сказал Зайчиков. - Теперь и цен таких нет, - со строгой укоризной сказал Колупаев. - Опять же крыша, - изрек Дерунов. - Что «крыша»? - испуганно спросил Зайчиков. - Крыша - это работа, - объяснил Дерунов. -Будка-то всего метр на метр, - возмутился Зайчиков. - Не хотите, сделаем без крыши, - сказал Разуваев. - Семь тысяч с крышей, - сказал Зайчиков. - Из уважения к вам, одиннадцать, - сказал Дерунов. - И банка сверху, - сказал Разуваев. - Это уж само собой, - сказал Колупаев. - Я лучше соседа попрошу, - сделал ловкий выпад Зайчиков. - Ему Дарья не позволит, - хладнокровно парировал удар Дерунов. - Она знает, что он все пропьет. - Восемь, - сказал Зайчиков, чувствуя себя окруженным со всех сторон. - Двенадцать, - отрубил Дерунов. - И банка сверху, - неумолимо сказал Разуваев. - Это уж само собой, - безжалостно изрек Колупаев. - Девять, - устало сказал Зайчиков, теряя силы. - Опять же, сносить надо, - сказал Дерунов. - Что сносить? - не понял Зайчиков. - Заведение ваше, - пояснил Колупаев. -Яму чистить, - сказал Разуваев. -Новую копать, - сказал Дерунов. -Бетонировать, - сказал Колупаев. -Одна опалубка чего стоит, - сказал Разуваев. -Одиннадцать тысяч - мало, - сказал Дерунов, убежденный собственным красноречием. - Все равно, что бесплатно, - подхватил Разуваев. - Не мало, нормально, - сказал испуганный доцент. Услышав прерывающийся ропот последней робости Зайчикова, друзья переглянулись, не веря своей удаче. - Хорошо, одиннадцать, - вбил последний кол Дерунов. - Странно, что они не говорят: «И банка сверху», - подумал Зайчиков. - И банка сверху, - сказал опомнившийся Разуваев. - Договорились, - издал последний стон Зайчиков. - Только чтобы все было сделано как следует. - Это уж само собой, - сказал Колупаев. - Все будет в лучшем виде, - заверил Разуваев. - Когда начнете? - спросил Зайчиков. – Хоть, когда, - с готовностью сказал Разуваев. - Готовь материал, хозяин, - бодро сказал Колупаев. - Какой именно? - взял записную книжку Зайчиков. - Доски, песок и цемент, - сказал Колупаев. - Завтра же куплю, - опрометчиво сказал Зайчиков. -В случае чего, цемент мы сделаем, - сказал Дерунов. - За отдельную плату, - уточнил Разуваев. - Так что, хозяин, давай задаток, - сказал Дерунов. - Это уж само собой, - сказал Колупаев. - А вы не подведете? - засомневался Зайчиков. - Это мы-то? - обиделся Разуваев. - Тысячу хватит? - достал бумажник Зайчиков. - Вообще-то нас трое, - сказал Дерунов. Зайчиков со вздохом протянул Дерунову три бумажки. - Пошли, а то Фаина закроется, - торопливо сказал Колупаев. - До свидания, хозяин, - хрипло сказал Разуваев. - Завтра после работы начнем, - пересохшим голосом сказал Дерунов.

И бог халтуры, явившийся Зайчикову в трех лицах, вознесся к Фаине.

 

Ночь Зайчиков провел неспокойно. Он размышлял, как объяснить супруге пятикратное превышение стоимости заказанного ею сооружения. Наконец, он решил ей ничего не говорить. Тысяча рублей у него оставалась, остальное можно было занять. В этих приятных мечтаниях он уснул и увидел, как ему жмут руку, благодарят за изобретение, приносящее миллионы и вручают ему одиннадцать тысяч рублей. Поэтому пробуждение было немного грустным. К тому же на свежую голову Зайчиков сообразил, что в роковую сумму не входят затраты на материалы, и туалет ему выльется по меньшей мере в пятнадцать тысяч рублей.

 

Начальник СМУ находился в сложной ситуации. Безнадежно сломалась бетономешалка, крановщик пал жертвой борьбы против пьянства, а заменить уволенного было некем. Двор был завален кучами песка, предназначенного для бетонной смеси, а поставщики продолжали валить песок. Поскольку коллектив СМУ не был повинен в простое и вполне справедливо требовал зарплаты, начальник был вынужден изобретать кубометры бетона и укладывать их в ведомости в надежде, что потом все как-нибудь образуется. Но хуже всего было то, что больница, по отчетным данным СМУ, уже давно была введена в строй предыдущим начальником и, по отчетным документам райздрава, граждане уже успешно лечились в ней от всевозможных неизлечимых болезней. Поэтому больница проходила теперь по ведомостям как школа, которую надо было сдавать в этом году, и которая на самом деле могла быть начата строительством не ранее будущего года.

Стараясь не запутаться, начальник СМУ прилежно занимался укладкой несуществующего бетона в фундамент несуществующей больницы, то бишь школы. Строительные работы были в самом разгаре, одна бригада опережала другую. В этот момент в кабинет робко проник Зайчиков и застенчиво остановился у порога. - Что вам нужно? - спросил начальник. - Песок, - сказал Зайчиков. - Понятно, - сказал начальник СМУ (Пауза). - Так вот, я и говорю - песок нужен, - сказал Зайчиков. - Понятно, - сказал начальник (Долгая пауза). - Так я, значит, к вам насчет песка, - сказал Зайчиков. - Понятно, - сказал начальник. Зайчиков, подумав, решил изменить утвердительную форму своих высказываний на вопросительную. - Ну, так что насчет песка? - спросил он. - С песком сложно, - вздохнул прижатый к стенке начальник. - А с чем у нас не сложно? - возразил Зайчиков. - Со всем, - согласился понятливый начальник. - Но с песком особенно. - Почему? - спросил Зайчиков. - Потому что он фондируется, а фонды лимитируются в пределах установленных лимитов. - А что у нас не лимитируется? - сказал Зайчиков, продолжая сохранять вопросительную форму своих утверждений. Зазвонил телефон. Начальник снял трубку и энергично произнес несколько выражений, из которых, превратись они в бетонные блоки, составилось бы несколько многоэтажных зданий, и снова положил трубку. - Я насчет песка, - напомнил Зайчиков. - С песком сложно, - вздохнул начальник. - Почему? - застенчиво удивился Зайчиков. - А где его взять? - сказал начальник, незаметно для себя переняв манеру Зайчикова отвечать посредством вопроса. - Под ногами, - сказал Зайчиков. Начальник посмотрел на пол. - Ферапонтовна! - закричал он. - Ферапонтовна! - закричала за дверью секретарша. - Ферапонтовна! - Эхом отозвалось в коридоре. В дверях восстала дородная дама с мокрой шваброй. - Опять не подмела кабинет, - сказал начальник. - Я имею в виду не этот песок, - сказал Зайчиков. - Надо смотреть глубже. Начальник снова посмотрел на пол. - У нас под ногами, - сказал Зайчиков, - тонкий слой почвы, а под ним двадцатиметровый пласт песка. Он простирается на сотни километров. Вы это знаете? - Еще бы мне не знать, - сказал начальник. - Всю жизнь строим на песке. Зайчиков достал из портфеля персональный компьютер, ввел через клавиатуру исходные данные в операционный блок и вывел результаты расчета на дисплей. - Это составит двадцать четыре квинтсикстиллиона тонн песка. - А нельзя популярнее? - сказал начальник. - Я умею считать только до миллиарда. - Пожалуйста, - сказал Зайчиков. - Это будет двадцать четыре квадриллиона миллиардов. Начальник задумался. - А вам сколько нужно? - спросил он. - Одну тонну, - сказал Зайчиков. - Так подметать или нет? - спросила Ферапонтовна. - Иди себе с богом, - сказал начальник. - Нечего было звать, - сказала Ферапонтовна. - Испарись, - прошипел начальник. - Нельзя ли повежливей? - сказала уборщица. - Топ-топ отсюда, - вежливо сказал начальник. - Я не понимаю намеков, - сказала леди со шваброй. - Продери тебя медведь через куст шиповника, - любезно прошелестел начальник. - Все равно не понимаю, - сказала упорная хозяйка швабры. - Иди ты... - и начальник привел несколько грамматических примеров на употребление предлогов «к», «в» и «на». - Так бы сразу и сказали, - сказала Ферапонтовна и испарилась. - Я насчет песка, - застенчиво напомнил Зайчиков. - С песком трудно, - затянул свою заунывную песню начальник. - Я готов заплатить, - сказал Зайчиков. - Не в этом дело, - сказал начальник. - Сколько стоит тонна песку? - спросил Зайчиков. - Тридцать одну копейку. Зайчиков достал белые и желтые кружочки. - Вот, возьмите. - Спрячьте ваши деньги, - сказал начальник. - Мы все равно не сможем их оприходовать. - Почему? - спросил Зайчиков. - Мы строительная организация, а не магазин. - Может, в порядке исключения, вы разрешите... - робко прошептал Зайчиков. - Вы мешаете мне работать, - сказал начальник. Бетономешалка сломалась, кран стоял, кубометры в ведомость уложены, делать начальнику, собственно, было нечего, но надо было придать себе значительность, и начальник СМУ с рассеянным величием сказал: - До свидания.

Увязая в песке, Зайчиков выбрался с территории СМУ на проселок, выяснил координаты ближайшей столовой (к счастью, она находилась всего в часе ходьбы) и двинулся на сближение с указанной точкой. Покупая дом в деревне, Зайчиков представлял себе, как он будет по утрам питаться свежим творогом со свежей сметаной и запивать парным молоком, а в обед вкушать парную же телятину со свежей же зеленью. Прожив несколько дней среди нив и пастбищ, Зайчиков избавился от иллюзий, но не смог избавиться от голода. Свежий воздух и пустые магазины постоянно поддерживали в нем волчий аппетит. По дороге в столовую он заглянул в магазинчик сельпо, но увидел только лозунг: «Труженики села не потребляют продукты питания, а производят их!»

Против ожидания, в столовой было пусто, что ободрило доцента, не слишком часто посещавшего ПОПы (предприятия общественного питания) и не умевшего увязывать следствия с причинами. К нему подошла изящная золотоволосая официантка с голубой тенью под натушенными ресницами. В ушах скромно блестели золотые сережки, а на руке - золотой перстенек, хорошо подходивший к золотой цепочке, обвивавшей лилейную шейку. Златокудрая девушка остановилась около столика и устремила взгляд в бесконечность. Зайчиков, изучавший богатое меню, которому позавидовали бы лучшие пиццерии Ниццы, и размышлявший, какое именно блюдо причинит наименьшее беспокойство его язве, справедливо расценил эти телодвижения официантки как намерение принять заказ. - Будьте добры, скажите, пожалуйста... - начал он. - Пива нет, - сказала златоцепочная дева, решительно отметая исходящий от Зайчикова словесный мусор, не несущий никакой информации. - Мне бы поесть, - сказал доцент. - Есть только гороховый суп и рыба, - сказала отвыкшая удивляться официантка. - А какая рыба? - спросил Зайчиков. - В смысле? - сказала изящная дева. - Ну, как называется? - сказал Зайчиков. - Без понятия, - сказала златоперстная богиня низким грудным голосом, который несомненно взволновал бы Зайчикова, будь он накормлен. - Просто рыба. - Вы не знаете хотя бы, она речная или морская? - продолжал задавать нелепые вопросы Зайчиков. - Без разницы, - сказала златовласка, по-прежнему глядя в бесконечность. - Хорошо, давайте суп и рыбу, - сказал Зайчиков, втайне довольный тем, что избавлен от проблемы выбора. Где-то там, далеко от Сосновки, несчастный обыватель, строя, к примеру, туалет, вынужден мучительно размышлять, какие выбирать для него доски: сосновые, еловые, буковые, дубовые или кипарисовые, сухие или сырые, обрезные или необрезные, струганые или неструганые, дюймовку или сороковку, со шпунтами или без. В равной мере и кирпич можно было взять белый или красный, прямой или фасонный, дырчатый или полнотелый (этот термин является чисто техническим и сексуального оттенка не имеет), клинкерный или шамотный и так далее. К счастью, в Сосновке проблемы выбора не возникало.

Пеннорожденная дева (имеется в виду пена пива, из которой родилось ее золото) недовольной походкой направилась на раздачу. Она ничего не имела против лично Зайчикова («Еще не хватало обращать внимание на каждое ничтожество», - говорила она в таких случаях своей подруге, буфетчице Любе, у которой было два золотых кольца, две цепочки и две пары сережек. Последние, впрочем, к своему сожалению, она могла носить не одновременно, а по очереди.) Недовольство Венеры (знакомые звали ее просто Верой, и мы будем звать ее так же) вызывали все клиенты вообще - тем, что они приходят, отвлекают, мешают и вообще существуют. Это недовольство разделялось всем славным коллективом ПОПа. Как и большинство наших замечательных девушек, Вера неустанно занималась самосовершенствованием. Вот и теперь она прилежно делала себе маникюр (розовый, с золотыми блестками) и вовсе не хотела отвлекаться на обслуживание какого-то полоумного, который пришел в ПОП не выпить, а поесть и который не знал даже, что гороховый суп делают из порошка, а рыбные котлеты - из хлеба и вчерашних рыбных котлет. Розовоперстая Вера поставила перед доцентом рыбу (суп на кухне уже кончился), отметила неожиданно для себя, что посетитель прилично одет, не стар, симпатичен и не нахален, и задержалась у стола несколько дольше, чем это было необходимо. К несчастью для себя, доцент, поглощенный предстоящим поглощением рыбных котлет (вкуса которых он еще не знал), не заметил неторопливой томности девушки. - Что-нибудь еще? - спросила Вера. - Благодарю, не нужно, - рассеянно ответил Зайчиков, придвигая к себе тарелку. - Кажется, в буфете осталась еще бутылка пива, - великодушно сказала Вера. - Лучше чаю, - не оценил знака внимания Зайчиков, бывший инженером, но не человеческих душ. Золотоносная девушка неохотно отошла. Зайчиков начал ковырять рыбный фарш, размышляя о песке и досках, и эти размышления помогли ему съесть котлеты до конца. Вера принесла чай - горячий, крепкий и сладкий, но Зайчиков опять ничего не понял (доцент был тупой). Вера улыбнулась. Зайчиков не увидел. Вера вздохнула. Зайчиков не услышал. Вера задела Зайчикова плечом - он не заметил. Слепой и тот почувствовал бы близость девушки по тонкому запаху французских духов - но не Зайчиков. Он думал только о песке и досках. - Восемьдесят два рубля, - сказала Вера, сосчитав точно по прейскуранту, и опять Зайчиков ничего не понял. Он расплатился, получил сдачу (получил сдачу!) и направился к выходу. Остановись, Зайчиков! Carpe diem! Не упускай случая! Прекрати бесплодный бег на месте, не погружайся с головой в презренную прозу жизни! Я хочу (и, уверен, читатель тоже хочет), чтобы эта хроника была не о досках, а о любви. Не лишай нас этой радости! Ведь, как заметил еще Анатоль Франс, «повесть без любви - все равно что колбаса без горчицы». Пусть в этой столовой ты не нашел ни того, ни другого, зато ты мог встретить любовь!

Зайчиков дошел до двери, остановился и... повернулся к Вере. С высоты на него взирали Надежда и Любовь, мывшие лестницу на второй этаж, где размещались скромные бытовки столовского персонала. - Будьте так любезны сказать, - сказал Зайчиков в своей нудной манере, - ходят ли отсюда автобусы в Петровку? - Нет, только от станции, - тихо сказала Вера. Слепоглухонемой доцент поблагодарил и вышел. Из Веры брызнули слезы. Надежда наверху тоже пролила слезу (а может, это капнуло с половой тряпки?). Зайчиков, Зайчиков, понимаешь ли ты, что потерял? Какого счастья лишился? Что ты знаешь про щедрое женское сердце, про сладкие таинства любви? Ведь Вера, эта золотая девушка, имела знакомства во всех магазинах, складах, базах и торгах и могла бы за один вечер достать тебе и доски, и песок, и все, что твоей душе угодно! Но ты пожалел этот вечер, отринул стыдливые знаки внимания, ты не заметил даже маникюра с золотыми звездочками - гордости Вериных рук. Зайчиков, дай ответ! Не дает ответа. Неси же свой крест, доцент, ты его заслужил!

Как часто мы повторяем ошибку Зайчикова! Мы думаем, что доставать - это значит с тупым постоянством ходить по магазинам, метаться, суетиться, стоять в очередях, записываться в списки, чтобы попасть на запись... А между тем, доставать - это нечто совсем другое, более человечное: улыбнуться кому надо, сказать ласковое слово, пригласить на обед, сделать презент или подарить ночь страсти...

Но хроника не кончена, и еще не все потеряно для Зайчикова. Как знать, может быть, нашему герою еще захочется есть, и его снова повлечет в заветную столовую, и Фортуна в обличье Веры улыбнется ему... А может, его ждет нечто еще более заманчивое... Не будем терять надежды.

 

Посевная шла на убыль, во всю ширь разворачивалась заготовка кормов и косовица. Главный агроном ночевал в поле, главный инженер лично выбивал гайки в областном центре, директор - теперь уже не совхоза, а акционерного общества - шестые сутки проводил оперативку. В ремонтно-строительном цехе выступили с почином выпускать в поле только исправные трактора. К сожалению, в поле вышли только Иванов, самоотверженно купивший за свои деньги коленвал за две банки на толкучке, и Зайчиков (однофамилец нашего героя), снявший коробку передач с трактора в соседнем совхозе. Оба механизатора возили навоз с совхозных ферм на участки дачников (лимон за прицеп) и на свои собственные. Непрерывный стрекот их машин наглядно свидетельствовал о прогрессивности хозрасчетных методов экономики.

Короче, пора в слесарке стояла жаркая, и потому очень хотелось пить. Разуваев невидящим взглядом уставился в землю, Колупаев, лежащий на носилках для токарных стружек, застыл как в параличе, Дерунов выглядел покойником. Самогонный аппарат, сконструированный талантливыми руками этих народных умельцев, бездействовал из-за отсутствия сырья: нетерпеливые специалисты выпили брагу, не дожидаясь ее созревания и перегонки (не случайно народная мудрость препоручает деликатное дело самогоноварения женщинам - подальше от мужских глаз, рук и ртов).

Именно в эту минуту произошло явление Зайчикова народу. Люди ждали чуда, и оно произошло. Разуваев прозрел, Дерунов воскрес из мертвых, Колупаев вскочил с носилок и пустился в пляс. - Ну что, хозяин, достал песок? - спросил Разуваев. - Не достал, - признал свои ошибки Зайчиков. - Плохо искал, - сказал Колупаев. - Обыскал весь район, - сказал Зайчиков. - Когда же начнем работать? - сказал Разуваев. - Степаныч говорит, что песок вы можете накопать в яме за оградой, - сказал Зайчиков. - Тонну песку лопатой? - усмехнулся Колупаев. - Не пойдет, - сказал Разуваев. - Степаныч пусть и копает, - подвел итог Колупаев. - Я добавлю, - сказал Зайчиков. - Я не экскаватор, - сказал Колупаев. - А я не бульдозер, - сказал Разуваев. - Нехорошо, ребята, - сказал Дерунов. - Надо помочь человеку. - Спасибо, - прочувствованно сказал Зайчиков. - Мы тоже люди, - сказал Дерунов. - Накопаем, - с готовностью перестроился Колупаев. - И возьмем недорого, - подхватил Разуваев. - Всего четыре тысячи рублей, - ласково сказал Дерунов. Зайчиков побледнел и, держась за сердце, побрел к двери. - Ну три, - сказал Дерунов, преграждая выход. - С нашим цементом. - Побойтесь бога, - сказал Зайчиков. - Бога нет, - сказал образованный Дерунов. Зайчиков знал, что бога нет, но, кажется, впервые в жизни пожалел об этом. - А совести тоже нет? - спросил он, обнаруживая в сопоставлении этих понятий начитанность в Достоевском, не оцененную, однако, собеседниками. - Тебе нужна совесть или песок? - спросил Разуваев. Зайчикову нужен был песок, но он не сдался. - Тысячу, - сказал он. - Две, - сбавил тон Дерунов. Сошлись на полутора. - Когда начнете? - спросил Зайчиков. - Хоть завтра, - изъявил готовность Разуваев. - Завтра мне надо в город, - сказал Зайчиков. - А вы нам и не нужны, - сказал Дерунов. - Сделаем все без вас в лучшем виде, - заверил Колупаев. Вернетесь, а яма и фундамент будут готовы, - пообещал Разуваев. - А пока пожалуйте задаток, - сказал Дерунов. - Вы ведь уже брали задаток, - сказал Зайчиков. - Тот был без песка, а этот с песком, - сказал Дерунов. - Если вы нам не доверяете, мы можем вообще не делать, - сказал Разуваев. - Ищите других работников, - обиделся Колупаев. - Ребята, отдайте ему задаток, - сказал Дерунов. Умельцы полезли в карманы. Зайчиков тоже полез в карман и вынул последние пятьсот рублей. - Столько хватит? - спросил он. - Хватит, - великодушно сказал Дерунов. Прощенный Зайчиков отправился к автобусной остановке. По дороге его обогнал Колупаев, спешивший обменять мятые несъедобные бумажки на бутылки с высококалорийной и питательной жидкостью.

 

- Ну что, туалет готов? - спросила жена. - Нет, - признался Зайчиков. - Я так и знала, - сказала жена. - Не можешь сделать даже такой простой вещи. - Это вовсе не простая вещь, - возразил Зайчиков. - Перестройка туалета оказалась более трудной и более продолжительной, чем мы это представляли сначала. - Но она хоть начата? - спросила жена. - Яма и фундамент сегодня будут готовы, - ответил Зайчиков. - Осталась только будка. - Что ты собираешься делать? - осведомилась жена. - Завершу учебный год, возьму полностью отпуск и проведу лето на даче. - Ты не обидишься, если я поеду не к тебе, а на юг? - сказала жена. - Делай как тебе лучше, - сказал Зайчиков. - Дай мне денег на поездку, - сказала жена. - Сколько? - уныло спросил Зайчиков. - Дай все, - сказала жена. - Ведь на даче деньги не нужны, а на юге их идет прорва. - Хорошо, - уныло сказал Зайчиков. - И еще мне надо обновить туалеты, а то буквально не в чем ходить, - сказала жена. - Ты мне дашь денег на новое платье? - Как я могу дать тебе деньги на платья, если отдам все для поездки? - поинтересовался Зайчиков. - Можно занять, - сказала супруга и смежила ресницы. Во сне ей привиделся новый туалет, даже два туалета: вызывающе открытый сарафан без бретелек и сверкающее вечернее платье - еще более вызывающее и открытое.

 

Залаяла собака. Дарья толкнула Степаныча в бок. Отдохнувший и посвежевший Зайчиков отпирал калитку. - Дней десять пропадал, - сказал Степаныч. - Зато теперь надолго приехал, - сказала Дарья. - Вишь, с рюкзаком и чемоданом. Июльское солнце щедро согревало заросший бурьяном сад. «Бетон, должно быть, уже затвердел. Интересно, какой глубины они сделали яму?» - подумал Зайчиков. Сложив вещи на крыльце и не заходя в дом, он поспешил в укромный угол сада. Сердце его билось. Так пылкий, молодой, влюбленный мужчина спешит на первое свидание с женщиной, чьей благосклонности он добивался ценой больших трудов и затрат. Обогнув куст бузины, скрывавший место уединения от нескромных взоров, Зайчиков остановился. Бетонной ямы не было. Старый туалет красовался на своем месте, еще более покосившийся и облезлый. - Сейчас в совхоз побежит, - шепнула Дарья. Степаныч кивнул. Зайчиков, забыв вещи на крыльце, поспешил в знакомую слесарку. Она была пуста. Следующие три часа он узнавал адреса умельцев и обходил дома. Они были заперты. Обескураженный участковладелец вернулся к себе. - А ты сходи в магазин, - сказал Степаныч через забор. - Зачем? - не понял Зайчиков. - Сходи, - ласково повторил Степаныч. Доцент повернулся, чтобы идти, но Степаныч снова его окликнул. - Полтинник есть? - шепотом спросил он. Зайчиков кивнул. - Купи красного и положи под капусту, - зашептал Степаныч. - Да только так, чтобы баба не видела. Зайчиков пошел к магазину. На пыльной площадке стояли грузовики и легковые автомобили всех марок, бульдозеры, автокраны, трактора, лесовозы, автобусы, мотоциклы. Отдельную внушительную колонну составляли фургоны с надписями «Техпомощь», «Водоканал», «Электромонтаж», «Райгаз» и «Пионерский лагерь «Космос». Засов был опущен, дверь распахнута, из нее вылезал хвост очереди. За прилавком величаво восстояла пышнотелая Фаина. За ее могучей спиной виднелись ящики с прошлогодними пряниками, тарелка с ячневой сечкой и мешок отсыревшего песку, переставшего быть песком и ставшего гранитом. Но не ради окаменевших пряников и бывшего песка стекались на поклон к Фаине пилигримы аж от самой Сосновки, и не из-за черствого хлеба не зарастала к ней народная тропа. Ибо не хлебом единым жив человек. Нигде и никогда ни одна женщина не привлекала к себе стольких мужчин, и никто не помыкал ими столь своевольно, как гордая Фаина. Она могла сказать о себе словами пушкинского героя: «Мне все подвластны, я же - никому». И действительно, все нуждались в Фаине, она же - ни в ком. В любое время она могла закрыть магазин и уйти к себе в огород (что был тут же, напротив) полоть морковку, и никто не осмеливался возникать по этому поводу. После семи вечера, магазин закрывался, и стоянка транспортных средств перемещалась на зады фаининого огорода, оттуда приглушенно доносились порой страстные мольбы, униженные просьбы, пылкие обещания и даже грозные проклятья. Какая тема для романа!

Но автор, к сожалению, занимается исключительно санитарно-технической хроникой и обязан к ней вернуться. Зайчиков обвел глазами площадку. Мужчины с отрешенными лицами молча стояли в очереди. Двое дюжих молодцов грузили ящик с водкой в фургон с надписью: «Осторожно, дети!». Несколько пожилых покупателей с сумками и авоськами допытывались у шоферов, кто из них едет в Сосновку, в надежде воспользоваться попутным транспортом и купить в местной столице хлеб и подсолнечное масло. На перевернутых ящиках из-под стеклотары, на бревнах, завалинках и просто на земле в тенечке сидели теплые компании и уютно пикниковали, чем послал бог и райторг. В одной из таких компаний Зайчиков узнал умельцев. Они расположились возле кучи мусора и занимались уничтожением зловредной жидкости, внося тем самым свой скромный вклад в борьбу с алкоголизмом. Борьбы оставалось еще много (был день получки), жизнь была прекрасна и удивительна, и появление недовольного доцента было явно неуместным. - Здравствуйте, - неумело начал разговор Зайчиков. - Давай-ка еще по одной, - сказал Дерунов. Колупаев наполнил стаканы и широким жестом бросил бутылку в гору мусора: двадцатого числа можно было не мелочиться на стеклотаре. - Ну, дернули, - сказал Дерунов. Призыв был услышан, и алкогольные запасы страны уменьшились на пятьсот граммов. - Добрый день, - снова неумно попытался помешать Зайчиков, но, к счастью, не был услышан и замечен. - Открывай следующую, - сказал Дерунов. - Здравствуйте, - назойливо кашлянул доцент. Дерунов с неудовольствием посмотрел на пришельца. - Вам кого, гражданин? - спросил он. - Вы меня не узнаете? - удивился Зайчиков. - Нет, - сказал Дерунов. - Как же так, - еще больше удивился Зайчиков. - Я же приходил к вам насчет туалета. - Товарищ хочет выпить, - догадался Разуваев. - Дайте ему стакан, - сказал Дерунов. - Спасибо, - отказался Зайчиков, своей политикой неприсоединения допуская крупную стратегическую ошибку. Недаром сказано: «Если ты пришел в город кривых, закрой один глаз». - Как хочешь, - сухо сказал Колупаев. - Дернули, - сказал Дерунов. - Почему вы не начали делать туалет? - продолжал надоедать Зайчиков. Дерунов поморщился. Праздник был испорчен. - Не начали, потому что не начали, - сказал он. - Понимаешь? - Не понимаю, - сказал Зайчиков. - У него часы медленно тикают, - сказал Разуваев. - Смени в котелке опилки, - посоветовал Колупаев. - Все-таки, почему? - спросил пытливый Зайчиков. - Работы много, - сказал Разуваев. - Сам видишь, заготовка кормов, - сказал Колупаев. - Но мы же договорились! - застонал Зайчиков. - Раз договорились, значит, сделаем, - сказал Колупаев. - Когда? - с надеждой спросил Зайчиков. - Вот, кончится покос... - неопределенно сказал Разуваев. - А нельзя ли быстрее? - спросил Зайчиков. - Быстро бывает только в кино, - сказал Дерунов. - Ну что, еще по одной? - сказал Колупаев, приготовляя к ликвидации еще пятьсот миллилитров яда и отправляя приговоренную бутылку в места не столь отдаленные. Отверженный Зайчиков взошел на гору мусора и сказал: «Ребята, надо совесть иметь!». Эта нагорная проповедь не была услышана. Растерянный доцент спустился с горы и направился в магазин купить что-нибудь из еды и исполнить поручение Степаныча. В очереди, чтобы отвлечься от невеселых дум, он раскрыл местную газету, купленную на станции. Ответственный руководитель районного масштаба с оптимизмом сообщал в ней, что алкоголизм в целом по району резко снизился и продажа спиртных напитков сведена почти что на нет. Вместе с тем, несмотря на достигнутые успехи, успокаиваться нельзя, потому что потребление спиртного значительно выросло и количество пьющих заметно увеличилось. Пока наш ученый пытался понять эти силлогизмы, его очередь подошла, и он покинул магазин - без еды, но с заказанным ему зельем. - Это другой разговор, - сказал Колупаев, выхватывая из рук задумчивого доцента бутылку. - Я для Степаныча, - запротестовал Зайчиков. - Ну и что? - сказал Колупаев. - Мы тоже не пьем. - Присаживайся, хозяин, - радушно расцвел Разуваев. Бедный Зайчиков, для которого теперь все жребии были равны, сел у подножия знакомой горы. - Дернем, - сказал Дерунов. Зайчиков, не успев опомниться, включился в борьбу с алкоголем. Вскоре, дернув еще два или три раза, он ощутил, что какой-то паршивый туалет не стоит того, чтобы из-за него убиваться, что жизнь, в сущности, не такая плохая штука и что рядом с ним сидят отличные ребята. Колупаев разделил последнюю бутыль. - Дернем, - сказал Зайчиков. На этот раз он был услышан. - Наш хозяин - свой в доску, - одобрительно сказал Разуваев. - В п-песок, - сказал Зайчиков. - П-пошли работать, - решительно сказал Дерунов. - П-правильно, - сказал Колупаев. - Сегодня снесем будку, а завтра выкопаем яму, - сказал Разуваев. - И з-забетонируем, - сказал Зайчиков. Дружная компания направилась к усадьбе и окружила будку. За забором у капусты грустно дежурил Степаныч. Вечерело. - Давай топоры, - сказал Колупаев. Закипела работа. Через несколько минут раздался треск, взметнулось облако пыли, и старый, подгнивший, но еще довольно крепкий туалет рухнул наземь, превратившись в бесформенную груду обломков. - Порядок, - сказал Колупаев. - Завтра кончим, - сказал Разуваев. - Ты пока прибери этот мусор и доставай доски, - сказал Дерунов.

Утром, когда на траве, окропленной росою алмазной, пламенем алым блестят лучи восходящего солнца, Зайчиков проснулся. Голова гудела и, казалось, была набита чугунными опилками (похоже было, что Зайчиков последовал совету Колупаева). Хотелось пить. И не только пить. Зайчиков с трудом поднялся, натянул брюки и привычным маршрутом направился по протоптанной тропинке. На месте столь верно служившего сооружения была груда сломанных досок. «Что делать?» - подумал Зайчиков. Знаменитый вопрос, казалось, мог остаться без ответа. Доцент посмотрел вокруг. Чахлый лес служил плохим укрытием. За забором был участок Степаныча, далее еще один участок, потом еще, а потом чистое поле, простиравшееся вплоть до мастерских совхоза, что находились в пяти километрах. Положение складывалось критическое, если не сказать трагическое. Надо было хотя бы на день-два (пока не закончится перестройка туалета) найти какое-то решение. И оно нашлось (наш герой недаром имел ученую степень). Доцент прогулялся к знакомой горе, подобрал там бутылку из-под вчерашнего красного, вернулся домой, неумело наполнил ее и, стыдливо пряча под полой, двинулся в сторону того, что еще вчера было туалетом. - Наконец-то, - сказал терпеливо ожидавший у капусты Степаныч, протягивая руку к бутылке. Зайчиков пробормотал что-то неразборчивое, опрометью побежал обратно в дом и закрыл дверь на ключ. После тщательного анализа ситуации с помощью персонального компьютера, он решил, что в дальнейшем будет выносить бутылки (а также другую посуду) только по ночам.

Наступил вечер. Умельцы не появлялись. Наступил следующий вечер, а за ним еще один. Три мушкетера не спешили к своему Д'Артаньяну. Проведенная встревоженным Зайчиковым рекогносцировка установила, что умельцы надолго отправлены не то на дальний покос, не то на лесозаготовки. Сердобольный Степаныч хотел было разрешить соседу временно ходить на их участок, но Дарья категорически заявила, что не для того она строила туалет на свои кровные денежки, чтобы им бесплатно пользовались чужие. Правда, туалет был построен отцом Степаныча, когда Дарьи еще не было на свете, но достойную даму это не смущало. Дарья очень любила свое добро и грудью (а она у нее была!) встала на его защиту. Впрочем, супруга Степаныча не учла, что от посещений Зайчикова количество добра на ее участке не уменьшится, а, скорее, прибавится, но вразумить ее было некому.

Тем временем Зайчиков, даже не подозревавший, что стал причиной семейного конфликта, не сидел без дела. В ожидании умельцев он, не теряя времени, добывал доски. Не будем утомлять читателя перечислением магазинов, баз, учреждений, предприятий и контор, куда обращался наш герой (боюсь, уже порядком ему поднадоевший). Не будем называть имена и фамилии приятелей, от кого Зайчиков получил твердые обещания помочь, по разным причинам не исполненные. Bis dat qui cito dat, говорит расхожая мудрость. Дает вдвое тот, кто дает быстро. Но кто в наше время вообще что-то дает? Или чего стоит другое латинское изречение: «Обещай медленно, выполняй быстро». У древних римлян была устаревшая мораль. Все-таки за две тысячи лет кое-что изменилось, и к римским изречениям надо относиться с осторожностью. «Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними», - так сказал еще Сенека, а, может быть, Цицерон.

Наша хроника возвращается к Зайчикову в тот волнующий его миг, когда он приближается к складу строительных материалов, что скрылся в глухом лесу. Склад размещался на территории заповедника специально для того, чтобы несколько чудаковатых литераторов могли гневно вопрошать в печати, зачем заповеднику торговать лесом. Борьбу против склада начал писатель Иванов-дед, потом ее успешно продолжил Иванов-отец и, наконец, эстафету перехватил Иванов-сын, который заработал на этом такой авторитет, что его сын, Иванов-внук, был принят в местное отделение Союза писателей.

Склад, между тем, стоял на месте, о чем гневно оповещал в газете общественность Иванов-правнук. Собственно, о существовании склада Зайчиков узнал именно из этой газеты и сразу поспешил в заповедник, надеясь, что здесь, вдали от жизненных центров (шутка ли - десять километров от Петровки, тридцать - от Сосновки!), наверняка будут еще никем не раскупленные доски.

Сначала Зайчиков миновал поселок, где жили работники заповедника. На лето сюда приезжали их родные, знакомые и просто дачники. Им было весело. Посторонние в заповедник не допускались. Доцент этого не знал и беспрепятственно достиг своей цели, о чем его оповестила большая арка с надписью: «Добро пожаловать!».

Зайчиков вошел через арку в огороженный двор, покрытый вязкой жидкой грязью. В нее были втоптаны кривые, косые, гнилые, сырые, ржавые, битые стройматериалы. Какой-то гражданин с длинным носом и грустным взглядом сфинкса уставился на большой фанерный щит, висевший при входе на склад. Только вышеприведенной конструкцией из трех несочетаемых творительных падежей можно передать степень бессмысленного недоумения, читавшегося на его лице при чтении объявления, начертанного масляной краской на щите. Зайчиков подошел ближе, чтобы узнать, что сообщит щит (повествователь не Блок, но достаточно тщеславен, чтобы показать, что и он не лишен поэтического дара. Ведь даже скромная история о строительстве санитарно-технического сооружения не может быть написана и, в особенности, напечатана без поддержки муз. Повествователь в силу своего невежества не помнит, как звали музу, ведавшую в греческом министерстве культуры поэзией. Кажется, Урания, но, может быть, и Клио. Не исключено, впрочем, что ее звали просто Муза Васильевна, потому что дама именно с этим именем занимала недавно ответственную должность в профсоюзе прядиломотальщиц, откуда уже рукой подать и до руководящих постов в поэзии. Однако, отдав честь классицизму, вернемся к нашим баранам). Щит гласил:

 

СЕГОДНЯ В ПРОДАЖЕ

 

 

 

 

 

 

 

 

Что именно было сегодня в продаже, оставалось неизвестным. Очевидно, объявление имело цель не информировать покупателя, а заинтриговать его. Привлеченный столь тонкой рекламой, Зайчиков направился к двери, оставив покупателя с носом и видом постигать каббалистический смысл текста. Проходя мимо щита, Зайчиков подумал, что в случае чего его можно использовать как дверь, и решил прихватить его на обратном пути (доцент мужал). «С ним или на нем!» - твердо сказал он себе.

Двери конторы были заперты, но на них висела табличка:

 

Вход на склад через ворота

налево за углом

 

 

 

Послушавшись ласкового совета, Зайчиков двинулся в указанном направлении и вскоре достиг обещанной цели. Ворота были гостеприимно распахнуты. К ним, подобно Олегову щиту у врат Царьграда, был прибит кусок фанеры, на котором твердой рукой было выведено:

 

ВХОД СТРОГО ЗАПРЕЩЕН

ЗЛАЯ СОБАКА

 

 

Законопослушный и собакобоязненный Зайчиков вернулся к двери, снова увидел любезное приглашение за угол и задумался. Было ясно, что одна надпись дезавуирует другую, но какой из них следовало отдать приоритет? Зайчиков заколебался. Надписи были равноценны, но дверь была заперта, а ворота широко открыты, и наш герой, презрев начертанное на них дантовское по силе устрашение, решился проникнуть внутрь.

Пройдя без приключений во двор, а оттуда через заднюю дверь в конторку, он увидел красивую женщину бальзаковского возраста и скучающего вида. - Здравствуйте, - по еще не искорененной привычке сказал доцент. - У вас есть... - Нету, - скучно сказала женщина. - А... - открыл рот Зайчиков. - Тоже нету, - сказала женщина скучным голосом. - А когда... - Не знаю, - сказала скучающая женщина. Зайчикову тоже стало скучно. - А вообще у вас бывает... - почти успел он завершить вопрос. - В этом году еще не было, - скучным голосом сказала скучающая продавщица заскучавшему Зайчикову.

«Бедная женщина, - подумал Зайчиков, пока не изживший первобытного чувства жалости к ближнему. - Какая, в сущности, незавидная участь - сидеть на этом грязном холодном складе, торговать вонючей паклей и пыльным цементом... И все это, наверно, за какие-нибудь гроши». В конторке, впрочем, было тепло, а пакли и цемента, наоборот, не было.

- Как вам тут работается? - участливо спросил Зайчиков. - Торговля идет? - Какая там торговля... - вздохнула продавщица. - Ведь ничего нет. - А платят сколько? - поинтересовался Зайчиков. Продавщица горько усмехнулась. Было ясно, что свою зарплату она рассматривает как оскорбление личности и унижение человеческого достоинства. Зайчиков вздохнул в унисон с продавщицей и, движимый состраданием, достал из кармана сотенную бумажку. Возможно, в этом порыве души неосознанно отразилось наставление жены, считавшей, что перед началом каждого делового разговора надо что-то «дать».

Увидев мятую бумажку, продавщица, в свою очередь, участливо посмотрела на Зайчикова. Наметанным глазом опытного человека, прошедшего огонь, воду и четырнадцать ревизий, она просветила покупателя насквозь. Данные рентгеноскопии были устрашающи. Перед ней стоял робкий доцентик, несмышленый, беззащитный, неопытный. Он умел лишь делать свое дело: вести научные исследования, читать лекции и тому подобное, но он не умел жить - то есть шустрить, вертеться, ловчить, доставать, шевелиться, хватать, лизать и продвигаться. Не приспособленный к жизни, он подлежал вымиранию - если не как особь, то как вид. Не нужно было гадать по руке, чтобы предсказать его судьбу.

Продавщица была продавщицей, но какой-то частью своего существа она все-таки была и женщиной. Чувство сострадания к обреченному интеллигентику против воли укололо ее сердце, закаленное тысячами нервных покупателей и тремя неудачными браками. С жалости всегда начинается падение (или возвышение?) дочерей Евы. Оставив этот афоризм для размышления авторам психологических романов, вернемся к нашей скромной санитарно-технической хронике. - Хотите чаю? - сказала продавщица. Зайчиков по застенчивости хотел отказаться, но вспомнил, что в туалетной суете он больше суток ничего не ел. - С удовольствием, - сказал он.

Продавщица накинула на входную дверь засов и провела Зайчикова в соседнюю комнату. На грубом дощатом столе была разложена скромная закуска: отварное мясо, копченая колбаса, осетрина, красная и черная икра, языки и прочая мелочь. На скромном серебряном подносе гудел самовар. За столом скромно сидела районная архитекторша и пила чай из синей фарфоровой чашки. - Знакомьтесь, - сказала продавщица. - Это Лилечка. Она делает проект дачи для моей племянницы. - Очень рад, - смутился Зайчиков. - Нам еще надо решить, чем отделывать кухню, - сказала архитектор. - Я предлагаю обожженной вагонкой. - Это банально, - поморщилась продавщица. - Лучше мореным дубом. Продавщица вышла. - Что же вы сразу не сказали, что знакомы с Татьяной Юрьевной? - почтительно сказала Лилечка. Зайчиков оглянулся, ища, к кому обращается архитектор. Он не привык, чтобы с ним разговаривали подобным тоном. Продавщица вернулась, держа в руках стеклянные емкости общепринятой формы. Одна из них мерцала звездами, в другой переливалась прозрачная жидкость, не имеющая - вопреки распространенному оптическому заблуждению - ни малейшего зеленого оттенка. - Что будете пить? - спросила продавщица. - Чай, - сказал Зайчиков. - Я пойду, - понимающе сказала архитектор. - Вы уж меня не забывайте, Татьяна Юрьевна. - Ладно, заглядывай, - согласилась продавщица. - А насчет разрешения не беспокойтесь. Можете строиться, - почтительно сказала архитекторша уже в дверях. - Спасибо, - безоглядно сказал Зайчиков.

Татьяна налила гостю чай, а себе жидкость того же цвета, но холодную, несмотря на большое количество градусов, обозначенное на этикетке. Оба сделали несколько глотков, причем холодная жидкость согревала не хуже горячей. Близость мужчины и солнечная энергия, накопленная в янтарном напитке, приятно волновали и располагали к откровенности. - Если бы я была коньяком, - философски заметила Татьяна, - на мне было бы немало звездочек... Близость женщины и закусок вызывала легкое головокружение. - Коньяк с возрастом становится только лучше, - галантно сказал Зайчиков. - Приятно на равных поговорить с образованным человеком, - сказала Татьяна. - По крайней мере, понимаешь друг друга. - Вы какой институт кончили? - неумело подлизнулся Зайчиков. - Политехнический, - сказала продавщица. - По стройматериалам? - По радиоэлектронике. Я и диссертацию хотела защищать. Теория модуляций высокочастотных аномалий дискретного поля. - А как вы сюда? - спросил Зайчиков. - Инженеру скучно и голодно, - сказала Татьяна. - А здесь живые люди. Контакты. Интересно. И она проглотила еще несколько звездочек. - По-вашему, каких людей больше - плохих или хороших? - задал Зайчиков давно мучивший его вопрос. - Конечно, хороших, - не задумываясь, сказала Татьяна, и на душе оптимиста Зайчикова потеплело. - Но встречаются и плохие. Из-за них меня два раза и сажали. - За что? - спросил Зайчиков. - За глупость, - сказала Татьяна, не забывая о звездочках. - Надо уметь различать, кто возникнет, а кто нет. - А кто и почему должен возникнуть? - не понял Зайчиков. - Когда грузишь, к примеру, доски - все разной длины, ширины и толщины, то не всегда точно сосчитаешь, сколько погружено. Можно и ошибиться. Три или четыре кубометра - какая разница? «Разница в немалые тысячи», - подумал Зайчиков. - Или, к примеру, кирпич, - продолжала Татьяна, которая уже была совсем не скучная. - Три тысячи штук в машине или четыре - кто будет считать? (Звездочка). Так нет же, нашлись гады, подсчитали. (Звездочка). Но хороших людей все-таки больше, - уверенно заключила Татьяна.

В девственном мозгу Зайчикова начали шевелиться кое-какие догадки. Компьютер доставать было неудобно, и Зайчиков попробовал произвести расчеты в уме. Если принять, что продавщица обслуживает всего десять клиентов в день и на каждом ошибется на пару тысяч рублей, и если каждый даст сверху..., то в месяц получается... Без компьютера было никак не сосчитать. - Я тебе нравлюсь? - прервал его размышления Татьянин голос. - Да, - чистосердечно признался Зайчиков. Монолог доцента с выражением его чувств, образный и по-современному краткий, произвел на Татьяну должное впечатление. - Что, собственно, тебе здесь нужно? - спросила она. - Доски, - с той же лаконичной простотой и достоинством ответил Зайчиков. - Сколько? - Четверть кубометра. - И из-за такой ерунды ты ходишь на склад? - изумилась продавщица. - Да я тебе впятеро больше дам. Самых лучших. Дубовых. - А разве дубовые доски еще бывают? - простодушно удивился Зайчиков. - Все бывает, - сказала представительница прекрасного пола представителю вымирающего вида. - Только не для всех. - Мне дубовые не нужны, - застенчиво сказал Зайчиков. - Можно и осиновый горбыль. - Боишься, что дорого? - сказала щедрая Татьяна. - Так я тебе их дарю. Машина с собой? - Нет, - сказал Зайчиков. - Доставай машину и забирай. А вечером что-нибудь придумаем. Как ты насчет вечера?

Поскольку после семи (а то и после четырех) магазины, конторы, базы и склады закрыты, Зайчиков насчет вечера был свободен. С другой стороны, он не был уверен, что жена одобрит его свободу даже на один вечер. С третьей стороны, жена была далеко. Раз уж она бросила его одного в море житейских невзгод, она должна была и отвечать за последствия. И разве можно ответить «нет» красивой женщине, только что накормившей тебя вкусным обедом и обещавшей подарить тебе то, чего ты добивался более всего на свете? Короче говоря, Зайчиков сказал «да», и пусть тот, кто на его месте поступил бы иначе, бросит в него камень, а еще лучше - доску или мешок цемента.

Счастливый доцент на крыльях вылетел со склада. Он понимал, что ему неслыханно повезло. Достать доски! Да еще дубовые!! Бесплатно!!! Оставалось только схватить первую попавшуюся машину и поскорее их увезти. Зайчиков решил голосовать тут же, у склада, не отходя от кассы. Время шло незаметно. Топчась на дороге, Зайчиков размышлял о словах Татьяны. Эти размышления были полны сладких предчувствий, но не лишены и беспокойства. Действительно, что можно придумать вечером? Зайчиков был женат четырнадцатый год и уже забыл, что придумывают вечерами. Пойти на танцы? Доцент чувствовал, что он уже вышел из этого возраста - разве что «для тех, кому за тридцать». В ресторан? Но ресторана не было даже в Сосновке, не говоря уже о Петровке и прочих деревнях. В кино? У Зайчикова было смутное ощущение, что Татьяна хотела придумать нечто другое. «Надо будет спросить у студентов, как теперь ухаживают, - подумал Зайчиков. - И ухаживают ли теперь вообще». Между тем прошли полчаса, час, два - грузовиков не было. Дело в том, что для удобства населения склад был размещен как можно дальше от возможных путей подъезда и вообще от всяких дорог. Наш герой, который уже выучился ждать, спокойно и упрямо продолжал стоять у ворот. Машины не появлялись. Не теряя бодрости духа, Зайчиков зашагал в сторону шоссе, которого и достиг, подобно матери Гамлета, не успев сносить башмаков. На шоссе, наоборот, машин было очень много. Мимо Зайчикова с ревом проносились газы, мазы, кразы, камазы, белазы, но все они ехали направо, и ни один из высокосознательных водителей этих транспортных средств не соглашался везти левый груз, каковой представляли собой доски доцента. Но терпение и труд всегда вознаграждаются. На этот раз награда предстала в виде очередного аза (какого именно, Зайчиков, не знакомый даже с азами автомобилестроения, не мог, да и не стремился, определить). Белобрысый водило выслушал Зайчикова с благосклонным интересом. - Сколько ехать? - спросил он. - Минут десять-пятнадцать, - сказал Зайчиков. - Три, - сказал водило. - Минуты? - не понял Зайчиков. – тысячи рублей, - сказал водило. - Почему так много? - оторопел Зайчиков. - Плата за страх, - сказал водило. - За какой страх? - спросил невинный Зайчиков. - ГАИ есть везде, - сказал водило (выдавая тезисом о всевидящем, всезнающем и вездесущем ГАИ, что он не чужд некоторой религиозности). - Вон, на прошлой неделе Гришка согласился одному клиенту кирпич перевезти. Только погрузили, а синий огонек уже мигает: здравствуйте, я Котовский. - Ну, так на чем мы окончательно договоримся? - спросил Зайчиков. - Две, - сказал водило. - это грабеж, - сказал принципиальный Зайчиков. - Тогда иди ты... - и водило сообщил точный адрес, по которому должен идти со своими досками Зайчиков. Обиженный доцент развернулся с применением заднего хода для движения в обратном направлении. - Постой, - миролюбиво окликнул его водило. - Почему бы тебе не пойти в Сосновке в трансагентство? - А разве оно там есть? - удивился Зайчиков. - Давай на бутылку, подброшу, - сказал водило. Повеселевший Зайчиков уселся рядом с шофером, с удовлетворением думая о том, что разветвленная сеть сервиса проникла теперь и в глубинку. Мотор урчал, аз нес Зайчикова к заветной цели. - Что возишь? - примирительно спросил Зайчиков. - Песок, - сказал водило. Сердце Зайчикова екнуло. - И у тебя в кузове прямо сейчас песок? - спросил он. - Прямо сейчас нету. Я ведь с карьера на стройку еду. Вот приеду в город, загружусь песком - и с места в карьер. - Выходит, ты песок со стройки в карьер возишь, а не наоборот? - не понял Зайчиков. - Угу, - промычал водило. - Зачем? - снова не понял Зайчиков. - Чтобы набрать тонно-километры, - сказал водило. - Значит ты просто выбрасываешь песок в карьер? - не унимался Зайчиков. - Угу, - сказал водило. - Может, ты вывалишь тогда одну машину у меня на участке? - с надеждой спросил Зайчиков. - Нет, - сказал водило, чей лексикон отставал от шекспировского лишь на 19.990 слов. Машина ехала мимо Петровки. - Остановимся на минутку, - сказал Зайчиков, кивая на магазин. - У Фаины сегодня нет, - сказал водило, не сбавляя газа. - Было «Янтарное», кончилось. - Да я лимонада хотел купить, - сказал Зайчиков. - Проехали, - сказал водило.

Доцента нещадно подбрасывало на ухабах. Но вот на обочине показался большой плакат: «Сосновка приветствует дисциплинированных водителей». Самосвал покатился по поселку. На перекрестке, у парфюмерного магазина «Аромат», дорогу машине преградила толпа. Казалось, здесь собралось все мужское население Сосновки. Счастливцы выходили из магазина, бережно прижимая к груди светлые пакетики, перевязанные розовой ленточкой. Толпа благоухала. - «Шипр» - наметанным носом определил водило. - Не могу понять, как люди пьют эту гадость. Лично я употребляю «Белую сирень». Наконец, аз резко затормозил у зеленого деревянного домика с табличкой «Трансагентство». Зайчиков, простившись с водилой и денежкой, вышел.

 

В «Трансагентстве» было светло и нарядно. Стены были украшены плакатами, изображавшими сказочный, волшебный мир. Нарядные фургоны везли нарядную мебель в нарядные квартиры, поезда мчались туда, где пальмы. Красивые девушки в пилотках обещали доставить вас и любой ваш груз в любую точку земного шара и вообще по первому требованию удовлетворить любое ваше желание. Такая же нарядная девушка, только без пилотки, во плоти сидела перед Зайчиковым. Ее интеллигентное лицо очень шло к нарядным занавескам и обоям. Доцент подозрительно оглядел комнату в поисках очереди, но никого не увидел. «Действительно, почему все должно быть плохо? - упрекнул себя Зайчиков. - Я стал ворчуном и пессимистом. Наоборот, все должно быть хорошо». Спрятав в карман фантастический роман «С каждым днем все радостнее жить», чтением которого он собирался коротать время в очереди, Зайчиков кратко, но популярно простучал интеллигентной девушке SOS или, попросту, воззвал о помощи. Интеллигентная девушка читала толстый, серьезный журнал. В нем говорилось, что все в человеке должно быть красиво - и душа, и лицо, и одежда. Интеллигентная девушка, разумеется, знала это еще со школы, но она знала также, что проблема красоты души уже окончательно решена десятки лет назад и что основные усилия надо направлять на то, чтобы красивой была одежда. Важные советы по этому вопросу как раз и давал серьезный толстый журнал мод, который изучала интеллигентная девушка.

Приняв SOS Зайчикова, девушка с любопытством посмотрела на него. - К сожалению, машины на сегодня нет, - сказала она. - Как же так? - удивился Зайчиков. - Не знаю, - объяснила девушка. - А на завтра? - спросил Зайчиков. - И на завтра, к сожалению, пока тоже нет, - сказала девушка. - А когда будет? - спросил Зайчиков. - К сожалению, не могу сказать ничего определенного, - сказала интеллигентная девушка. - Что же мне делать? - риторически спросил Зайчиков. - Зайти завтра, - обнадежила девушка. - А завтра, думаете, транспорт будет? - воспрянул Зайчиков. - Боюсь, что нет, - сказала девушка. - Мне нужно срочно привезти доски, - сказал Зайчиков. - Могу записать вас на май, - сказала девушка. - Но ведь сейчас август, - сказал, поглядев в окно, Зайчиков. - Все машины взяты на уборочную, - устами девушки сообщило «Трансагентство». «Может, плюнуть на все и податься на юг?» - подумал впавший в транс Зайчиков. - Дайте мне билет в Сухуми, - сказал он. - Я вынуждена вас огорчить: на юг не продаем, - вежливо сказала девушка. - А куда продаете? - спросил Зайчиков. - К сожалению, пока никуда, - сказала вежливая девушка. - Но вы попробуйте зайти завтра.

Потрясенный Зайчиков покинул контору «Трансагентства». В переписке Цицерона с братом описана история о могуществе вежливости. Некий римский гражданин обратился к двум адвокатам с просьбой вести его дело. Один адвокат, выражая всевозможные сожаления и пересыпая речь комплиментами, отказался. Другой, наоборот, небрежно выслушав клиента, отрывисто согласился. «И слова того, кто дал отказ, - пишет Квинт Цицерон, - были клиенту приятнее, чем слова того, кто выразил согласие». Зайчиков, подобно посетителю античной юридической консультации, находился в состоянии эйфории. «Надо же, - думал он, переполненный восторгом, - умеют, если хотят! Ни очереди, ни хамства. Тишина, уют, вежливая, красивая девушка... Может, вернуться и написать благодарность?» Зайчиков возвратился к зеленому домику, но дверь уже была заперта. Почти стемнело. Татьяна была в тридцати километрах. Стало ясно, что на этот вечер придумать уже ничего не удастся. Зайчиков вдруг почувствовал себя старым, брошенным и одиноким. «Зачем мне эта суета? - подумал он. - Зачем мне этот туалет, эти гнусные доски? Зачем мне эта проклятая дача? Зачем я вообще живу?» Эти мысли донимали его все три с половиной часа, которые он плелся в темноте до Петровки (автобусы для удобства населения уже не ходили). В первом часу ночи обессиленный Зайчиков рухнул в постель, твердо решив с завтрашнего дня заняться исключительно своим изобретением, которое должно было принести стране семьдесят миллионов.

Однако утром отдохнувший и приободрившийся Зайчиков уже укорял себя в минутном слабодушии. «Жизнь еще не кончена и борьба тоже», - думал он, с аппетитным хрустом ломая зубилом пряники от Фаины. Изобретение могло подождать. Позавтракав, он заторопился на шоссе. - Все стоишь? - сказал белобрысый водило, резко затормозив и обдав доцента грязью. - Доброе утро, - уклончиво сказал Зайчиков. - Ну так даешь две? - сказал водило. Если бы дело заключалось только в досках, принципиальный доцент не уступил бы. Но его ждала женщина, и Зайчиков счел, что торговля неуместна. - Черт с тобой, - употребил он новый для себя лексический оборот. - Пусть будет две. - И банка сверху, - сказал водило. - Вчера банки не было, - сказал Зайчиков. - А сегодня будет, - сказал белобрысый. - Но вчера ее не было, - повторил Зайчиков. - Вот вчера и надо было соглашаться, - сказал водило. «Он прав», - подумал Зайчиков и вздохнул, вспомнив о Татьяне. - Черт с тобой, пусть будет банка сверху. - Сверху и вперед, - сказал водило. - Поехали, в пути поговорим, - нетерпеливо сказал Зайчиков. - Я без банки просто не доеду, - страдальчески сказал водило, не трогаясь с места. - Где я с утра ее возьму? - обозлился начавший мужать Зайчиков. - Я знаю одну бабку, она, хоть когда продаст. - Поехали, - сказал Зайчиков. Водило поехал - но не в сторону Татьяны, а в сторону бабки и банки. Чем быстрее мчалась машина, тем дальше уносила она доцента от цели. Но вот, наконец, знакомый плакат - «Сосновка приветствует...», вот поворот, лозунг, еще поворот, еще лозунг - вот и бабка. Тут все было просто, буднично, по-деловому, без лозунгов. Бабка дала банку, взяла бабки (всего в полтора раза больше, чем в магазине), и водило, заглотнув изрядную порцию вечно гонимой жидкости, вновь помчался через лозунгообильную Сосновку, но не в сторону Татьяны, а в сторону СМУ, чтобы загрузиться песком («Хотя бы для виду», - сказал водило».) Песка ждали долго, потому что сломался экскаватор. Пока его чинили, белобрысый загрузился сам, а бутылку - для облегчения веса машины - выбросил, метко попав в уличный фонарь. Наконец, приняв песок, водило лихо полетел по шоссе - но не в сторону Татьяны, а в сторону карьера («А то доски некуда будет ложить», - сказал он). Впрочем, не доезжая до карьера, водило сбросил песок прямо на обочине («Что я, дурак, в карьер песок возить», - сказал он), развернулся и помчался - но не в сторону Татьяны, а к бензоколонке. Опять показалась приветливая Сосновка, опять замелькали лозунги, и машина пристроилась в хвост длинной колонны самосвалов и цементовозов, стоявших в очередь на заправку. - Сегодня недолго простоим, - сказал водило. - Часа два, не больше. Зайчиков застонал. Два часа тянулись долго, как смола из штанов, однако, кончились и они. Машина понеслась мимо лозунгов и перекрестков, но не в сторону Татьяны, а в сторону столовой («Нам тоже не мешает заправиться», - сказал белобрысый). Водило остановился возле ПОПа № 1 (не того, где работала Вера). Оно - для удобства населения и по просьбам трудящихся - было закрыто на обед. - Будем ждать или поедем? - спросил водило. - Поедем, - сказал Зайчиков. Машина поехала - но не в сторону Татьяны и досок, а в сторону Веры и горохового супа. К какой из этих женщин приведут нашего героя судьба и белобрысый водило? Кто из них вам милее, читатель? Обе красивы, обе современны, обе богато одарены. Признаться, Вера мне очень нравится, но Татьяна почему-то влечет больше - может быть, потому, что я люблю женщин бальзаковского возраста, а может, потому, что мне тоже нужны доски. Однако мои симпатии ни в коей мере не могут повлиять на симпатии и передвижения Зайчикова - он стремится навстречу своей судьбе, и я в силах лишь описать ее - судьбу, но не изменить.

Итак, машина остановилась у второй (и последней) столовой Сосновки. Столовая опять была пуста. - Пива нет, - сказал водило. К столику подошла официантка с золотыми сережками, золотой цепочкой и золотым колечком. - Здравствуй, красавица, - сказал водило. - Что сегодня у вас дают? - Гороховый суп и рыбу, - сказала официантка, глядя вдаль. - А жрать-то это можно? - засомневался водило. - Без понятия, - сказала красавица. - Ну хорошо, тащи, что есть, - сказал водило. - Можешь первое и второе сразу, чтобы не ждать? - А мне без разницы, - сказала официантка. - Тогда, Надежда, шевелись, - сказал водило. - А то вот товарищ торопится. - Куда? - лениво полюбопытствовала Надежда, складывая грязные тарелки на поднос. - На тот свет, - удачно сострил водило. - Я тороплюсь за досками, - хмуро напомнил Зайчиков о цели путешествия. - Без разницы, - сказал водило. - Кто торопится жить, на тот свет спешит. Надежда отошла. Да, читатель, Надежда, а не Вера. Судьба - это судьба. От нее не уйдешь и ее не обманешь. Что суждено - то суждено, а что не суждено - тому не бывать.

 - Здравствуй, Верка, - сказал водило. - Что ты тут бездельничаешь? Действительно, за соседним столиком сидела наша - золотоволосая - Вера и пила пепси. - У меня выходной, - сказала Вера. - Я просто так тут сижу. - Поесть сюда пришла? - пошутил водило. - Ага, - интеллигентно ответила девушка. Рядом с Верой сидел красивый, как херувим, молодой тракторист, с которым Вера познакомилась вчера на народном гулянии «Пожарам не бывать!» и которого она привела в столовую, чтобы показать девочкам и упиться триумфом. - Миша, ты не знаешь, что сегодня в кино? - громко спросила она, когда Надежда проходила мимо. - Без понятия, - сказал Миша. - А куда мы пойдем - в кино или на танцы? - спросила Вера. - Без разницы, - сказал тракторист. - А что ты хочешь больше? - спросила Вера. - Без разницы, - сказал тракторист. - Я хотела спросить, чего ты хочешь больше - пепси или пива? - сказала Вера. - Пива, - сказал херувим. - Надя, принеси Мише пива, - сказала Вера. Зайчиков был уничтожен. Вернее, был бы уничтожен, если бы он узнал Веру, если бы смог отличить ее от Надежды, если бы догадался, что на месте счастливчика Миши пить пиво мог бы он сам, и, если бы неотступная дума о досках не затмевала его сознания.

Пообедав, друзья (то есть Зайчиков и водило) снова сели в машину, и она помчалась - но не в сторону Татьяны, а опять в сторону СМУ («Надо же там хоть два раза в день показаться», - объяснил водило). Приняв песок, машина помчалась, естественно, в сторону карьера. Водило затянул веселую песню. - Куда свалим песок - в карьер или на обочину? - спросил Зайчиков. - Без разницы, - сказал водило. - Я знаю одну обочину - лучше места не придумаешь, - сказал Зайчиков. - Где? - спросил водило. - В Петровке, - сказал хитрый Зайчиков. - Тыща, - сказал не менее хитрый водило. - Хрен с тобой, - сказал продолжавший мужать Зайчиков. Водило подъехал к дому доцента, развернул машину на задах огорода и - если подражать его действиям быстротой рассказа - вывалил песок и помчался дальше - на этот раз в сторону Татьяны, до которой было всего минут сорок езды. Зайчиков, замирая от восторга, сидел рядом. Достать в один день песок и доски! Мог ли он помыслить об этом в самых смелых своих мечтах? Вся сегодняшняя езда, казавшаяся ему бессмысленной мельтешней и суетой, вдруг приобрела почти мистический смысл и предназначенность. - Хреновая столовая, - сказал водило. - Столовая хреновая, - счастливо согласился Зайчиков. - А твоя баба как готовит? - спросил водило. Зайчиков стал вспоминать, что приготовила ему жена за последние месяцы, и ответил: - Ничего. - А моя раньше готовила хреново, - сообщил водитель. - Но я ее живо приучил. - Как? - полюбопытствовал Зайчиков. - Очень просто, - сказал водило. - Вот она, к примеру, знает, что я не люблю пересушенную яичницу. И если она мне такую стряпню подаст, я ее - хряп! - яичницей в морду. Прямо из сковородки. Пусть знает. - И какие у вас отношения? - поддержал Зайчиков мужской разговор. - Нормальные. Она у меня счастливая.

Зайчиков представил себе жену водилы, которая с трепетом возится у плиты, ожидая хозяина, а потом, если не получит яичницей в морду, действительно ходит весь вечер счастливая, и вздохнул. Он подумал о своей семейной жизни, сравнил, как водится, обеих супруг, и сравнение, как всегда в таких случаях, оказалось в пользу чужой жены, в данном случае - в пользу супруги водилы.

Машина уже ехала по территории заповедника. Навстречу из леса шли грибники с полными корзинками. На берегу озера рыбаки варили уху и раков, доставая из необъятных рюкзаков бутылки с пивом и другими жидкостями. У другого костра готовили шашлык. - Из лосиного мяса, - завистливо сказал водило. - И в бутылках тоже, небось, не кипяченая вода. - Останови на минуту, - сказал Зайчиков. Водило послушно нажал на тормоз. Доцент вышел из машины и нарвал ромашек. «Интересно, обиделась она или нет, что я вчера не приехал, - подумал он. - И что она мне скажет, когда увидит? Женщины так переменчивы...» Машина поехала дальше. Зайчиков машинально обрывал лепестки ромашки и шептал: «Обиделась... Не обиделась... Обиделась...» Получалось, что не обиделась. Зайчиков погадал на доски. Получалось, что будут. Тем временем показалась знакомая арка. «Добро пожаловать!» - сказала она. Машина остановилась. «Сегодня в продаже», - сказал знакомый щит и замолчал. «Вход строго запрещен», - сказала знакомая табличка. Сердце Зайчикова забилось (и простые доценты чувствовать умеют). Он пошел знакомым путем к знакомой двери. Она была заперта. Он отыскал другую дверь - тоже запертую. Обширный двор был пуст. Повсюду царила загадочная тишина. Зайчиков посмотрел вокруг, надеясь найти письмена на стене типа «Ушла на базу», «Уехала в райпо» или просто «Магазин сегодня не работает». Но он не увидел никаких скрижалей, кроме «Добро пожаловать» и «Вход строго запрещен». - Забыл предупредить, - сказал подошедший водило. - Доски грузи сам. Я пачкаться не собираюсь. Разве что за отдельную плату. - Хорошо, - машинально сказал Зайчиков. - Тыщу, - сказал водило. - Хорошо, - сказал Зайчиков. «А была ли Татьяна? - подумал он в отчаянии. - Может, ее и не было?» - Ну, шеф, где доски? - нетерпеливо сказал водило. - Ехать пора. - Поезжай, - сказал Зайчиков. - А груз? - спросил водило. - Склад закрыт. Не видишь, что ли? - сказал Зайчиков. Водило задумался. - Хорошо. Расплатись, и поеду. - За что платить? Досок-то нет, - удивился Зайчиков. - А мне без разницы, - сказал водило. - Плати. - И не подумаю, - отважно сказал Зайчиков. Так кролик, загнанный в угол, осмеливается иногда сопротивляться волку. - Мое время деньги стоит, - сказал водило. - Мое тоже, - сказал Зайчиков. - Я бензин потратил, - сказал водило. - Я потерял с тобой целый день, опоздал на склад, остался без досок. Плати, - сказал Зайчиков. - Ты что, ошалел? - сказал водило. - Ошалел, - согласился доцент. Водило намекнул на близкие отношения, в которых он некогда состоял с матерью собеседника. Зайчиков проигнорировал эту инсинуацию. - Давай хотя бы половину, - уступчиво сказал водило. - Не дам, - сказал Зайчиков. - . . . . . . . . . . . . . . , - сказал водило. - Все равно не дам, - ответствовал Зайчиков. - . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . ., - пулеметной очередью прошил противника белобрысый. Зайчиков зашатался, но устоял. - Сказал не дам, значит, не дам. - . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . ., - сказал водило. - Из этого не следует, что я должен платить, - сказал Зайчиков. Водило хлопнул дверью кабины и уехал. Несмотря на несостоявшееся свидание, Зайчиков почувствовал себя мужчиной. «Приеду сюда завтра утром. Пораньше, - подумал он. - Надо ковать доски, пока они есть».

Быстро наступала холодная августовская ночь. Зайчиков вздохнул и зашагал к дому. На четвертом километре он согрелся, на восьмом ему стало жарко. На десятой версте показались знакомые огоньки родной Петровки. Собрав последние силы, Зайчиков ускорил шаг и добрался до села, которое оказалось Михайловкой (в темноте лесные дороги трудно отличить одну от другой». Еще раз собрав последние силы, Зайчиков повернул в сторону Петровки. Моросил дождь, под ногами сочно чавкала глина, в лесу жалобно кричала какая-то птица и слышалось чье-то завывание. Из статьи защитника природы Иванова-правнука Зайчиков знал, что звери в этих краях давно уже истреблены, но ему все равно было не по себе. Он боялся людей, которые пока еще истреблены не были. Но вот край неба посветлел, воздух из черного стал серым. Зайчиков сообразил, что в Петровку идти уже нет смысла и, снова собрав уже самые последние силы, повернул назад в сторону склада. «Хоть бы какая-нибудь попутная машина», - подумал он. Но машин не было. И только когда уже стала видна знакомая арка, послышался рокот мотора. «Если грузовик, договорюсь о досках», - подумал Зайчиков.

Из-за поворота показалась машина - не легковая, но и не грузовая - так, нечто среднее. Зайчиков сразу понял, что для досок она не годится, и голосовать не стал. Но машина остановилась сама и приветливо подмигнула Зайчикову синим глазом. Из кабины вылез сержант милиции и сказал: - Садись. Зайчиков, с трудом сохраняя равновесие на скользкой дороге, радостно забрался в небольшой полутемный фургон, и машина пошла вперед по лужам и ухабам. Когда глаза привыкли к полутьме, Зайчиков оценил обстановку. На полу фургона, несмотря на тряску, мирно спали два небритых субъекта. В углу сидел скучающий пожилой милиционер. - Вы меня высадите у склада? - спросил Зайчиков. - Где надо, там и высадим, - успокоил доцента милиционер. - А куда мы едем? - спросил Зайчиков. - Объезжаем лес, - с готовностью сказал милиционер. - Зачем? - спросил Зайчиков. - Много работы, - сказал милиционер. - Какой работы? - не понял Зайчиков. - В лес едут грибники, охотники, рыболовы. И все берут с собой ножи, ружья, бутылки. И чем больше они берут бутылок, тем больше у нас работы. Понятно? - В общих чертах, - сказал Зайчиков. - Впрочем, качество бутылок тоже имеет значение, - сказал словоохотливый милиционер. - Ежели, допустим, бутылка хорошая, то при встрече с ней разбивается череп, а если плохая - то бутылка. Зайчиков вспомнил курс физики (тема - центральный удар шаров) и сопротивление материалов (ударная прочность) и решил дополнить свой теоретический багаж практическими сведениями. - Ну, и что, по-вашему, надежнее? - поинтересовался он. - Бутылка теперь пошла не та, - убежденно ответил милиционер. - А головы, наоборот, становятся крепче. Доцент подумал о своих студентах и согласно кивнул. - Другое дело - бутылка из-под шампанского, - продолжал развивать свои концепции собеседник Зайчикова. - Те еще более или менее. Но их в лес не берут. Культура не доросла.

Доцент замолчал, думая о сложных экологических связях между качеством продукции стекольных заводов, жизнью леса и количеством работы у милиции. Машина остановилась. Субъектов растолкали, кое-как подняли и вместе с Зайчиковым провели в мрачное здание тюремнобольничного облика. - А где склад? - спросил Зайчиков. - Документы, - сказал лейтенант сурового вида. - У меня нет с собой документов, - сказал Зайчиков. - А как я узнаю, кто ты такой? - спросил суровый лейтенант. - Я доцент Зайчиков, - сказал Зайчиков. - Доценты на дорогах не валяются, - сказал лейтенант, глядя на мокрый и покрытый жирной глиной плащ нашего героя. Из кармана плаща торчал букетик увядших ромашек. - Я не валяюсь, я просто попал ночью в лес. - Просто ночью в лес не попадают, - сказал лейтенант. - Где работаешь? - Я же сказал, что я доцент, - сказал Зайчиков. - Доценты тоже пьют, - сказал сержант. - А где, собственно, я нахожусь? - осведомился Зайчиков. - Он даже не знает, где он находится. - В медвытрезвителе Сосновки, - проявил свою осведомленность сержант. У Зайчикова волосы зашевелились дыбом. - Но я совершенно трезв, - сказал он. - От тебя разит за версту, - сказал лейтенант. - Это от моих соседей, - сказал Зайчиков, косясь на вновь уснувших субъектов. Сержант вышел в соседнюю комнату и вернулся с подписанной и припечатанной справкой врача, удостоверявшей, что Зайчиков находится в состоянии тяжелейшего алкогольного опьянения. - Это безобразие, - сказал Зайчиков. - Я вообще не пью. - Может, ты вообще и не ешь? - спросил сержант. - Я буду жаловаться, - сказал Зайчиков. - Вытрезвитель - хозрасчетное учреждение, - сказал лейтенант. Про самоокупаемость и самофинансирование слышал? Нужно быть сознательнее.

Санитары увели упирающегося доцента в большую палату, где громоподобно храпела дюжина алкашей, усмирили его парой зуботычин и уложили в постель. Зайчиков решил из принципа не смыкать глаз, но злоключения всех этих дней сломили его, и он мгновенно уснул. Спустя сутки его подняли, вручили счет на круглую сумму за оказанные услуги, отправили письмо по месту работы и отпустили восвояси. Отдохнувший Зайчиков добрался до дачи, переменил костюм, нарвал новый букет ромашек, на удивление быстро нашел грузовик (всего за три лимона и без верха) и поспешил к Татьяне. Ворота, арка и щит были на месте, дверь не заперта. Взволнованный доцент поправил галстук, пригладил волосы и переступил знакомый порог. За знакомым столом сидел незнакомый молодой человек лет сорока пяти приятного вида. Зайчиков споткнулся и остановился. - А где Татьяна? - спросил он, пряча букет за спину. - Я вместо нее, - сказал приятный молодой человек. - Вы по какому поводу? - Я, собственно, в отношении... - Говорите свободно, я заменяю ее во всех отношениях, - сказал молодой человек, приятно улыбаясь. Зайчиков подумал, что молодой человек, несмотря на его достоинства, во всех отношениях Татьяну заменить не может, и незаметно сунул букетик в карман. - Я, собственно, в отношении досок... - сказал он. - Досок нет, - сказал молодой человек приятным голосом. - Я знаю, но... - Но она вам обещала? - догадался молодой человек. - Да, - с облегчением сказал Зайчиков. - Я припоминаю, она мне о вас говорила, - сказал молодой человек. - Ведь ваша фамилия... э-э... - Зайчиков, - сказал Зайчиков. - Совершенно верно, у меня даже записано, - сказал молодой человек, доставая блокнот и делая в нем пометку. - Только она не сказала, сколько и что именно она вам обещала. - Один кубометр дубовых, - сказал Зайчиков. - Дубовых? - поднял брови молодой человек. - Я согласен на любые, - на всякий случай сказал Зайчиков. - И еще она не успела мне сказать, на каких условиях вы договорились, - сказал молодой человек. - Что значит «условиях»? - не понял Зайчиков. Молодой человек вздохнул и, хотя поблизости никого не было, понизил голос. - Вы же понимаете, дубовые доски просто так не даются. Зайчиков задумался. Рассказ об осетрине, коньяке и внезапно вспыхнувшей симпатии был бы неправдоподобен, неуместен и бестактен. - Ни о каких условиях речи не было, - твердо сказал Зайчиков. - А если припомнить? - мягко, но настойчиво сказал молодой человек. - Мне нечего припоминать, - сказал джентльмен Зайчиков, готовый скорее остаться без досок, чем бросить тень на репутацию женщины. Это благородство, как мы скоро увидим, было вознаграждено.

Молодой человек стал листать какие-то бухгалтерские книги и сверять их со своим блокнотом. – Скажите, пожалуйста, а когда будет Татьяна? - спросил доцент. - Года через три, - сказал молодой человек. - А где она? - спросил побледневший Зайчиков упавшим голосом. - Сидит, - сказал молодой человек приятным голосом. - Как же так, - пролепетал Зайчиков заплетающимся языком, - ведь еще буквально несколько дней тому назад... - Все под богом ходим, - сочувственно сказал молодой человек. - И давно ее...? - спросил Зайчиков. - Вчера, - сказал молодой человек. - Суда, правда, еще не было. - А вы, значит, вместо нее? - спросил Зайчиков. - Не совсем, - сказал молодой человек. - Я заместитель начальника ОБХСС.

Зайчиков сел. Молодой человек придвинул к себе стопку бумаги и начал дружески расспрашивать доцента о том о сем. Зайчиков показал, что он Зайчиков, что он работает доцентом, с Татьяной почти не знаком, виделся с ней всего один раз, ходов к ней никаких не имел, никогда о ней раньше не слышал, фамилии ее не знает, денег ей не давал и никогда ничего у нее не покупал. Все это было чистой правдой, каковая и была занесена в протокол, который аккуратно вел сотрудник и который был подписан обеими сторонами. Через четыре часа приятный молодой человек неохотно отпустил Зайчикова. - Я не прощаюсь, - сказал он, прощаясь. Шатающейся походкой доцент пошел к выходу, но у порога остановился. - Как вы думаете, может ли быть, что Татьяну при определенных условиях скоро выпустят? - спросил он. - Да, - ответил заместитель начальника отдела по борьбе с хищениями собственности. - То есть признают невиновной и отпустят насовсем, а то и вообще дело не заведут? - спросил Зайчиков. - Нет, - сказал заместитель начальника отдела по борьбе с хищениями собственности. - Значит, она неминуемо будет сидеть и другого варианта быть не может? - спросил Зайчиков. - Да, - сказал заместитель начальника отдела по борьбе с хищениями собственности. Зайчиков вышел. У ворот его преданно ждал шофер, которому до зарезу нужны были деньги. Зайчиков отдал ему обещанное, с комфортом, но без досок добрался до Петровки и, приняв валидол, рухнул в постель.

 

В эту ночь Зайчикову опять снился сон, более странный, чем четвертый сон Веры Павловны (с тех пор, как он поселился на даче, нервы начали пошаливать, и его стали посещать сны). Ему снилось, что агент некоего торгового учреждения объезжает дачевладельцев и спрашивает их, что и в каком количестве им нужно доставить. На другой день в назначенный час машина развозит песок, доски, цемент, известь, удобрения. Никакой спешки, гонки, суеты - даже скучно. На этот раз агент стучался к Зайчикову, но наш герой никак не мог встать и открыть. «Он не достучится, и я останусь без досок», - в холодном поту подумал Зайчиков, не в силах шевельнуть даже пальцем. Тяжело дыша, он сделал последние усилия и... проснулся. В дверь стучали. Доцент сообразил, что он уже не спит, встал и открыл дверь. В сумраке ночи перед ним стояли двое - или ему показалось, что стояли? Лица их были бледны, голоса звучали как из могилы. - Хозяин, доски нужны? - спросил Первый. Зайчиков ущипнул себя за руку. - Хозяин, доски нужны? - глухо повторил Первый. - Нужны, - признался Зайчиков. - Говори, где выгружать, - сказал Второй. Зайчиков ущипнул себя за вторую руку. Видения не исчезли. - Прямо у ворот и сбрасывайте, - сказал он. - Нам у ворот не с руки, - сказал Первый. - Мы лучше их тебе прямо к нужнику снесем. Зайчиков ущипнул себя за третью руку. Добрые духи исчезли в потемках. «Все-таки приснились», - с сожалением осознал Зайчиков. Однако вскоре призраки снова возникли из ночного мрака. - Готово, - сказали они. - Спасибо, - прочувственно сказал Зайчиков. - Спасибо не булькает, - сказали призраки. - Сколько с меня? - смутился Зайчиков. - Сколько дашь, - скромно сказал Первый дух. - Пули, пули, пули нужны, - пропел Второй дух. - Тугрики, тугрики, тугрики, - вторым голосом подтянул Первый. - Огонь горит, а залить нечем, - романтически-исповедально поведал Второй. - Досточки-то, сам видишь, - не то, что из магазина. - А откуда они? - полюбопытствовал наивный Зайчиков. - Не бойся, на них не написано, - сказал Первый. - В хозяйстве лишние оказались, - туманно объяснил Второй. Зайчиков достал металл, за который гибнут люди, но призраки, как оказалось, гибли по другой причине. - Мы бы предпочли в твердой валюте, - интеллигентно сказал Первый. - Точнее - в жидкой, - сказал Второй. - Не знаю, найду ли, - застеснялся Зайчиков. - Надо, начальник. Понимаешь, надо! - замогильным голосом сказал мертвенно-бледный призрак. - Прямо сейчас, - заверил Второй, сжигаемый адским огнем. Зайчиков достал две бутылки из неприкосновенного запаса. - Стаканчики бы, - сказал призрак, проворно откусывая пробку. - Чего откладывать-то, - согласился Второй. Горлышко застучало о стакан. Через полторы минуты духи исчезли, благосклонно приняв в дополнение к твердо-жидкой валюте некоторое количество бумажной.

Зайчиков проснулся. Пылинки весело резвились в солнечных лучах. - Странный сон, - подумал доцент. Выйдя в кухню, он вздрогнул. На клеенке стояли две пустые бутылки, рядом - два стакана. Зайчиков глянул в окно. В заветном углу сада блестели аккуратно сложенные струганые доски! Ромашки не обманули нашего героя. Вот наглядный урок тем, кто не верит в сверхестественное!

Зайчиков возликовал. Он сиял, светился, он улыбался, хохотал, пел песни и приплясывал. Он робко трогал доски, нежно их гладил и шептал им ласковые слова. Все-таки есть в дачной жизни радости, недоступные простым смертным!

Но вдруг Зайчиков посерел, затем побледнел, потом почернел и, наконец, позеленел. Он вспомнил приятного молодого человека. «А если он узнает что тогда впрочем откуда ему узнать как откуда Дарья донесет какое ей дело соседям до всего есть дело проклятые призраки зачем я с ними связался я думал это сон пришьют нетрудовой доход а почему нетрудовой все лето пашу и почему доход расход и еще какой но разве им объяснишь куда теперь доски девать не сжигать же а если и сожгу что тогда начинать все снова это выше моих сил интересно сколько дадут Татьяне а может выпустят и как назло доски такие ровненькие гладенькие светленькие сегодня же их выброшу и как их выбросишь это же не огрызок яблока нужна машина и грузчики ни за что не выброшу а молодой человек?» Этот бурный поток сознания проносился через воспаленный мозг доцента двое суток, затем стал самоистощаться и, наконец, затих, остановленный литром валерьянки. Доцент принял разумное решение как можно скорее превратить предательские доски в туалет, покрасить свежее дерево в тусклый зеленый цвет и исчезнуть в город, тем более что отпуск шел к концу. Правда, для реализации намеченной туалетной программы нужно было еще достать мешок цемента (проблема), ручку для двери (проблема», лист шифера и кусок рубероида (проблема), банку краски (еще какая проблема), но начинать строительство можно было и с имеющейся наличностью. Позеленевший (даже без дефицитной краски) Зайчиков выполз из дому, постарался как можно приятнее улыбнуться Дарье, подарил ей свою единственную ценность - персональный компьютер - и отправился к умельцам. Рейд в тыл врага выявил, что Дерунов подался на Крайний Север за капустой, а Разуваев и Колупаев уволены за чрезвычайную любовь к «трем семеркам» (их ли вина, что апельсины в совхозной лавке не продавались? Задаток был безвозвратно потерян, но мужественный Зайчиков, закаленный ударами судьбы, даже не дрогнул. Он тут же устремил себя на поиски других специалистов, и удача сопутствовала ему.

На большом перепаханном картофельном поле копошились люди. Они раздумчиво выковыривали клубни из мокрой земли, бросали их в ящики и сносили в большие кучи, гнившие под дождем. На краю поля у самой дороги сидели три мужика и курили. - Здорово, мужики! Закурить не найдется? - сказал некурящий Зайчиков. У мужиков нашлось. Доцент присел рядом на картофельный ящик и, делая вид, что курит, стал прислушиваться к разговору. - Подневольный труд - признак нездоровья общества, - сказал мужик в сером ватнике. - Так погиб Рим, так развалился феодальный строй, уступивший место системе свободного найма. - Вы правы, - сказал мужик в синей спецовке. Крепостное право изжило себя по меньшей мере два века назад, но мы до сих пор не можем отказаться от его принципов. - Я был и в Париже, и в Токио, и в Эдинбурге, но нигде не видел ничего подобного, - сказал третий мужик. - Там бывает несправедливость, даже жестокость, но не может быть бессмыслицы. Бессмыслица бывает только у нас. - О чем речь? - спросил Зайчиков. - О картошке, - сказал мужик в ватнике. - Вы не находите, что это безнравственно? - Что именно? - спросил Зайчиков. - То, что мы с вами убираем картошку? Зайчиков не нашелся что ответить. - Не только безнравственно, но и противоправно, - сказал мужик из Эдинбурга. - Хуже всего, что это бесхозяйственно, - сказал мужик в спецовке. Зайчиков молчал, подавленный кругозором и пессимизмом собеседников. - В конце концов, этот итог закономерен, - сказал мужик в спецовке. - Полвека делалось все возможное, чтобы задушить крестьянина. Его насиловали, обирали, принуждали, навязывали ему руководителей, ему диктовали. У него отбирали участки и снова давали, отнимали скот и заставляли его разводить, приказывали сеять и запрещали сеять. Просто удивительно, что еще есть какая-то еда. А ведь требовалось только одно - сказать: вот вам земля, и хозяйничайте сами, как вам выгоднее. - А вы кто? - спросил Зайчиков. - Инженер, - сказал мужик в спецовке. - Строитель? - с надеждой спросил Зайчиков. - Электронщик, - удрученно сказал мужик. Доцент вздохнул, распрощался с мужиками и зашагал к себе. «Раз уж приобрел дом, надо научиться все делать самому. Или я не мужчина? - размышлял он по дороге. - Не зависеть же всю жизнь от пьяных умельцев. И денег не напасешься, и ничего не сделаешь». На том он и порешил. Правда, Зайчиков никак не мог избавиться от устарелых представлений, что пироги должен печь пирожник, а тачать сапоги - сапожник, и с сожалением расстался с мечтой написать монографию и сделать изобретение, которое принесло бы - хоть и не ему - семьдесят миллионов.

Степаныч тайком от Дарьи одолжил соседу инструменты. Доцент засучил рукава, и дело закипело. Вот уже сделан первый удар молотком (по собственному колену), всажена первая заноза и ловко разрублен топором левый ботинок (нога, правда, осталась цела - спасла железная набойка). Вот уже торцом доски воздвигнут синяк под правым глазом, а вот пошла в дело ножовка: вжик вжик, вжик вжик. Сначала она бойко перепилила доску, а потом взялась за кисть доцента. Из глубокой рваной раны фонтаном брызнула кровь. - Дело дрянь, - озабоченно сказал Степаныч. - Отрежут. - Подумаешь, беда. Рука - не хрен, не страшно, - сказала Дарья, демонстрируя этим афоризмом доскональное знание мужской анатомии. - Не дай бог гангрену или столбняк схватить, - сказал Степаныч. - Дом-то завещан? - спросила Дарья. - Жми в Сосновку, там в полуклинике травма есть, - сказал Степаныч. - Инструмент-то никак наш, - сказала Дарья. - Забрать надо. - Только кровь останови, не то по дороге копыта откинешь, - сказал Степаныч. Зайчиков кое-как перетянул руку жгутом, обмотал кисть полотенцем и поспешил к автобусной остановке. Там на рюкзаках сидели веселые грибники-туристы с гитарой и пели. Песни были о любви, дружбе и крепком мужском товариществе. Подошел автобус. Веселые ребята умело взяли его штурмом, бережно внеся туда гитару и отшвырнув в сторону Зайчикова. Девушка, наблюдавшая из окна автобуса за посадкой, возмущенно сказала: - У самого вся рука в крови, а еще куда-то лезет. Автобус уехал. Полотенце покраснело - должно быть, от стыда за своего владельца. Мимо неслись автомобили. Зайчиков стал голосовать здоровой конечностью. Девятьсот девяносто девятый водитель откликнулся на его молчаливый призыв и, остановившись, приветливо приоткрыл дверцу. - В Сосновку, - сказал Зайчиков. - Сколько дашь? - спросил автолюбитель. - Зайчиков назвал обычную цену. - Умножь на три, - сказал автолюбитель. - Только смотри, чтобы кровь не попала на обивку.

Через двадцать минут машина подъезжала к поликлинике - величественному пятиэтажному зданию, гордости сосновского СМУ. - Деньги забыл, - смущенно сказал Зайчиков. - Выходил из дома в таких обстоятельствах... Автолюбитель нахмурился. - Нехорошо, - сказал он. - Мы так не договаривались. - Вы, как я понял, часто ездите по этой дороге, - сказал Зайчиков. - Заезжайте ко мне в любое время, и я заплачу. Мой адрес... - Нет, приятель, так не пойдет, - сказал автолюбитель. - Поедем сразу к тебе. - Дайте я сначала хоть перевяжу руку, - сказал Зайчиков. - А я буду стоять и ждать? - удивился автолюбитель. Машина помчалась назад в Петровку, а оттуда - снова в Сосновку. - Значит, туда, обратно и еще раз туда. Плати за три рейса, - подытожил водитель.

Зайчиков расплатился и вышел. Рука сильно болела, полотенце отяжелело и набрякло. Зайчиков снял его, незаметно выбросил в какую-то яму и торопливо поднялся на крыльцо. Обогнав в вестибюле мужчину на костылях, он подошел к окошку регистраторши. Перед окошком стояла молодая женщина в красной велосипедной шапочке и поношенной футболке с короткими рукавами. На футболке крупными буквами по-английски было напечатано: «Я - ДЕВУШКА!». Немного ниже бежала мелкая надпись: «Эта рубашка куплена очень давно». - Скажите, пожалуйста, где находится... - начал Зайчиков. - Куда вы претесь без очереди? - сказала женщина в красной шапочке. - Но ведь здесь нет очереди, - высказал свое мнение Зайчиков. - А я, по-вашему, кто? - сказала Красная Шапочка. - У меня травма, - сказал Зайчиков. - Я тоже сюда не в гости к бабушке пришла, - сказал Красная Шапочка. - Но мне только спросить, - сказал доцент. - И мне только спросить, - сказала Красная Шапочка. – Ну, так и спрашивайте скорее, - сказал Зайчиков. - Из вас кровь хлещет, - сказала Красная Шапочка. - Станьте подальше, а то кофточку мне запачкаете. - Простите, но я держу руку достаточно далеко от вашей кофточки, - грубо сказал Зайчиков. - А мне, наоборот, кажется, что слишком близко. - Вы на что намекаете? - возмутился доцент. - Все мужчины одинаковы, - суммировала свой опыт Красная Шапочка. - Плевать я хотел на вас и на вашу кофточку, - вежливо, но твердо сказал Зайчиков. - Моей руке сейчас не до этого. Спрашивайте, что вам там нужно, и проваливайте отсюда.

Полные сдержанного достоинства слова Зайчикова произвели на Шапочку должное впечатление, и она, вякнув на всякий случай «А вы не распоряжайтесь», чтобы оставить поле боя за собой, обратила свой нежный лик к регистраторше, которая неторопливо, но целеустремленно щелкала семечки. - Мне бы к врачу... - стыдливо сказала Красная Шапочка. - Кажется, сейчас принимает доктор Иваненко, - сказала регистраторша. - Это мужчина или женщина? - стыдливо спросила женщина. - Мужчина, - бесстыдно ответила регистраторша. - А мне бы хотелось к женщине, - сказала женщина. - Так записывать или что? - сказала регистраторша. - А другого доктора у вас нет? - спросила Шапочка. - Есть еще доктор Лавренюк. - А это кто? - Это доктор того профиля, который вас интересует. - А он мужчина? - Мужчина, - злорадно сказала регистраторша. - А мне бы хотелось женщину, - сказала женщина. - Мало ли что кому хочется, - сказала регистраторша. - Мне, может быть, наоборот, хочется мужчину. Но я же не требую. - А вы потребуйте, - сказала Шапочка. - Где? - спросила регистраторша. - Не знаю, - сказала Шапочка, - но где-то должны давать номерки. - Позвольте спросить, - вежливо вклинился Зайчиков. - Вас не вызывали, - отрубила Шапочка и вновь интимно заворковала в окошко. - А кто у вас еще есть по этой специальности? - Доктор Файнберг, - сказала регистраторша. - Она-то по крайней мере женщина? - с надеждой спросила женщина. - Нет, она тоже мужчина, - безжалостно сказала регистраторша. Зайчиков тихо застонал, проклиная, выражаясь слогом Данте, и день, и час, и семя своего зачатья. «Я зверею, - подумал он. - Это нехорошо. Надо взять себя в руки». – Ну, хорошо, запишите меня к доктору Файнбергу, - стыдливо сказала Красная Шапочка. - На когда? - спросила регистраторша. - Лучше на сегодня, - сказала Шапочка. - На сегодня нет номерков. - А на завтра? - На этой неделе вообще нет. - А к доктору Иваненко есть? - К Иваненко есть. - Но мне бы хотелось больше к доктору Файнбергу. - Дайте мне задать всего один вопрос, а потом разговаривайте хоть до утра, - взмолился Зайчиков. - Закройте носоглотку, - сказала Красная Шапочка. - Вот псих, - сказала регистраторша. - Пусть спросит и отвяжется. - Еще чего, - сказала Шапочка. - Пошла ты.... - сказал Зайчиков, используя недавно освоенные им богатство и сильную в изображениях краткость российского языка, воспетую еще Ломоносовым. - Так бы сразу и сказал, - уважительно ответила Шапочка, уступая место у окошка. - Интеллигентные люди всегда могут договориться. - Куда мне обратиться с поврежденной рукой? - сказал Зайчиков. - Вы что, слепой? - сказала регистраторша, выстреливая со словами шелуху и заправляя рот новым семечком. - Нет, у меня распилена кисть. - А я вам говорю - вы слепой? - пальнула регистраторша и снова зарядила свою мортиру. - Нет, у меня кисть, - сказал Зайчиков. - Вы глухой, что ли? - дала залп регистраторша. - Это вы глухая, - сказал Зайчиков. - Я вам в сотый раз говорю - у меня рука. - Я же говорила, что он псих, - сказала регистраторша. У Зайчикова застучало в висках, но он взял себя в руки, перевел дыхание и сосчитал до десяти. «Мне хорошо, - сказал он себе, - в любой обстановке я чувствую себя легко и спокойно». - Да, - сказал он регистраторше, - я слепой и глухой. Кроме того, я немой, хромой и кривой. И я псих. А теперь скажите, куда мне идти с поврежденной рукой. - Читайте объявление, - сказала регистраторша. - Надоело сто раз на дню всем одно и то же говорить.

Зайчиков перевел взгляд наверх, потом направо и снова наверх и увидел маленькую грязную бумажку, на которой было нацарапано: «Травмопункт в 108 каб.» - Спасибо, - по неизжитой привычке сказал он. - А где сто восьмой кабинет? - Направо, первый этаж, - с омерзением произнесла регистраторша. Зайчиков поплутал по темным коридорам. Найдя сто восьмой кабинет, доцент увидел на двери записку, в которой шершавым языком плаката сообщалось: «Травмопункт переведен в 504 каб., 5 эт. Администрация». У дверей лифта висела третья записка, в которой необыкновенно предупредительная и все предусмотревшая администрация любезно извещала, что он не работает. Зажав руку, чтобы кровь сочилась медленнее, Зайчиков устремился все вперед и выше, обогнав между первым и вторым этажом мужчину с костылями. - Все топаем? - бодро осведомился Зайчиков. - Топаем, - жизнерадостно отозвался инвалид. - В травму? - А куда же еще? - излучая счастье, подтвердил костылевладелец. - Я бы помог, да у меня рука, - сказал Зайчиков и заторопился все вперед и выше. У дверей пятьсот четвертого кабинета он перевел дух и постучал. - Куда торопимся, молодой человек? - ласково спросил мужчина с переломанным носом. - К врачу, - находчиво ответил Зайчиков. - А мы, по-вашему, к папе римскому? - еще находчивее ответила женщина с отрезанным ухом. Зайчиков бросил взгляд в перспективу. Вдоль коридора частью сидел, но главным образом стоял народ. - Мне нужно быстро, - воззвал Зайчиков к народу, но народ безмолвствовал. - У меня большая потеря крови, - сказал Зайчиков. Никто даже не улыбнулся. - У меня кружится голова, - простонал Зайчиков. Этот каламбур тоже не произвел на очередь никакого впечатления. - У меня травма, - прошептал Зайчиков. - У меня тоже не сифилис, - сказал мужчина с переломанным носом. - Нельзя ли повежливей? - сказала женщина с отрезанным ухом. - А что я такого сказал? - вопросил мужчина. - Вы сказали грубость и пошлость. - Вы работаете редактором в толстом журнале? - полюбопытствовал мужчина. - Нет, - отрезала женщина с отрезанным ухом. - Странно, - сказал мужчина. - Обычно такие брезгливые уши бывают только у редакторов. - Я работаю не в толстом журнале, а в детском издательстве, - сказала женщина. - Понятно, - сказал мужчина со сломанным носом. - Меня ваша грубость оскорбляет не как редактора, а как женщину, - сказала женщина. - Не знаю, как там насчет женщины, а как редактор вы бы должны были к этим словам привыкнуть, - сказал безносый. - Например, триппер дважды упоминается в пьесе «Деревенская жена» английского драматурга Уичерли, а она была написана еще в восемнадцатом веке. Слова «сифилис», «гонорея», иногда «французская болезнь» или «дурная болезнь» неоднократно встречаются в произведениях русских классиков от Пушкина до Куприна. В «Иосифе Швейке» слово «сифилис» вообще дежурное блюдо. Сифилисом болел и от него умер знаменитый импрессионист Эдуард Мане. Вольтер... - Вы филолог? - спросила редакторша. - Нет, я специалист по венерическим болезням. - Вы очень начитанный врач, - одобрительно сказала редакторша с отрезанным ухом. - Я не говорил, что я врач, - возразил мужчина. - Я не лечу эти болезни, я болел ими. Четыре раза. Вот только СПИД еще не охватил. - И вам не стыдно в этом признаваться? - Стыдно должно быть не мне, а медицине, которая уверяла, что эти болезни у нас давно ликвидированы. - А разве нет? - Ликвидированы были не болезни, а упоминание о них. Когда я первый раз заразился гонореей... - Ради бога, избавьте нас от подробностей вашей частной жизни. - Не беспокойтесь, я давно уже совершенно здоров. - Я потерял ведро крови, - робко прервал Зайчиков эту содержательную дискуссию. - Что вы мне посоветуете делать? - Спросить, кто последний, - сказал безносый.

Зайчиков покорился судьбе и включился в очередь. Прислонившись к стенке, чтобы не упасть, он стал рассматривать большой плакат «Наша медицина - самая гуманная в мире». Шрифт был очень красивый. Для усиления образного напора художник вместо е написал э, и потому слова «мэдицина» и «в мирэ» производили особо сильное впечатление. Ниже плаката висел красиво оформленный санпросветлисток с крупной шапкой «Это должен знать каждый». На нем были изображены симпатичные глисты, показанные в двадцатикратном увеличении, первые признаки начинающегося геморроя и соблазнительная женская грудь, пораженная раковой опухолью.

Между тем время шло. Из раны сочилась кровь, отмеряя секунды, минуты и часы. Эта клепсидра пришлась не по душе возникшей Ферапонтовне. - Чего ты тут торчишь? - зарычала она. - Налил крови, а я убирай. - А где мне стоять? - слабо пискнул Зайчиков. - Не мое дело! - изрекла уборщица. - На улице, в подвале, в туалете - где хочешь, а тут грязь не разводи. Еще хоть каплю увижу, будешь сам мыть. Руку-то, руку убери. - Куда? - с жадным интересом спросил Зайчиков. Мужчина со сломанным носом вынул из кармана бутылку из-под водки и широким жестом протянул доценту. Тот обрадованно подставил горлышко под струйку крови. - Вообще-то, я хотел обменять ее на пиво, - сказал мужчина со сломанным носом, но уже без бутылки. - Я могу заплатить, - сказал Зайчиков. - Какие там деньги, - отмахнулся мужчина. - Пивом отдашь. - Мне почему-то казалось, что с травмой попадают к врачу значительно быстрее, - сказал Зайчиков. - Быстро бывает только в кино, - сказал мужчина. - В книгах тоже бывает быстро, - сказала редакторша. - Одного мальчика сбила машина, через две минуты он умер, спустя пять минут его оперировали, а еще через пять минут он уже снова был живой. - Вранье, - сказал мужчина. - Я сама книжку выпускала, - призналась редакторша. - Вранье, - повторил безносый. - Представляю, как вы там наредактировали. Редакторша возмутилась. - Если хотите знать, я изменила всего два слова: Филадельфию переправила на Тюмень, а мальчика Майкла на Мишу.

За приятной беседой протекли шесть часов. Сердобольная очередь пожертвовала Зайчикову еще две пустых бутылки. - Кровь сдай на донорский пункт, - посоветовал мужчина. - Не знаешь, сколько за литр дают? - Не знаю, - сказал Зайчиков. - Думаю, на пол-литра хватит, - задумчиво и завистливо сказал мужчина. - Следующий! - услышал Зайчиков. Доцент, шатаясь, вошел в пятьсот четвертый кабинет. - У меня рука, - сказал он. - Подождите, - сказала сестра. - Можно я сяду? У меня голова кружится, - сказал Зайчиков. - Это от потери крови, - сказала сестра, придвигая к себе лист бумаги. - Фамилия? - Зайчиков, - сказал Зайчиков. - Где ваша карточка? - поинтересовалась сестра. - Я давно не фотографировался, - сказал Зайчиков. - Вам должны были дать в регистратуре карточку. - Нет у меня никакой карточки, - виновато сказал Зайчиков. - Сходите и возьмите, - сказала сестра. - Сначала перевяжите руку, - попросил Зайчиков. - Как же мы можем вас обработать без карточки? - удивилась сестра милосердия. Зайчиков поднялся. - Меня шатает, - сказал он. - Алкоголь принимали? - строго спросила сестра. - Я не пью, - сказал Зайчиков. Сестра не отреагировала на неудачную шутку. Зайчиков пошел в регистратуру. На четвертом этаже он встретил костыленосца. - Все топаем? - дружески спросил доцент. - А как же? - жизнелюбиво отозвался костылепроходец.

У окошка регистраторши стояла Красная Шапочка, продолжая выяснять половую принадлежность врачей поликлиники. - Вы побледнели, - стыдливо сказала она. - От тоски по вас, - галантно ответил Зайчиков. - Интеллигентные люди всегда сумеют договориться, - стыдливо сказала Красная Шапочка. - Вряд ли я вам подойду, - высказал предположение Зайчиков. - Почему вы так думаете? - спросила Шапочка. - Я мужчина, - сказал Зайчиков. - В этом еще надо убедиться, - возразила Шапочка. - Сначала рука, - сказал Зайчиков.

Держась здоровой рукой за стенку, с карточкой в зубах, Зайчиков нетвердой походкой вошел в пятьсот четвертый кабинет. - Сестра разговаривала по телефону. - Извините, что так долго, - роняя карточку, как ворона сыр, сказал Зайчиков. - Регистраторша задержала. - А ты? - спросила сестра. - А я ее торопил, - сказал Зайчиков. - А она? - спросила сестра. - А она не хотела выписывать. - А ты? - А я ее торопил. - Мужчина, сидите тихо, - сказала сестра. - Не видите, я по телефону разговариваю. Зайчиков сел тихо. - Ты зря нервничаешь, - сказала сестра. - Делают на двенадцатой, а ты только на девятой. А я тебе говорю - на двенадцатой. Уж я знаю. Нет, на девятой еще рано. На двенадцатой. Превратившись в розовое облако, сестра расплылась в воздухе. Зайчиков сполз со стула. - Я тебе потом позвоню, - сказала сестра. - У меня тут больной вырубился. И все-таки я тебе советую - пока не делай. Подожди до двенадцатой. Ага. А кто его знает. Сидел-сидел и вырубился. Здесь это часто бывает. Ага. Я тебе потом позвоню. Сестра положила трубку, поправила прическу, достала нашатырный спирт, и Зайчиков восстановил контакт с окружающей средой. - Фамилия? - спросило розовое облако. - Зайчиков, - сказал Зайчиков. - На что жалуетесь? Зайчиков протянул окровавленную руку. - Адрес? - сказало облако. - Вы лучше забинтуйте, - сказал Зайчиков. - Больной, вы слишком много разговариваете. Ведите себя как полагается в медицинском учреждении, - сказало облако, постепенно принимая облик сестры. - Мне плохо, - сказал Зайчиков. - Год рождения? - гуманно спросила сестра. - Иод, новокаин, шприц, иглу, бинт, гипс, - сказал вошедший врач, бросив взгляд на руку Зайчикова. Спустя несколько минут Зайчиков, бережно неся зашитую руку, закрытую лангеткой, спускался по лестнице. Почти на самом верху ему встретился костылепроходец. - Все топаем? - улыбнулся доцент. - Уже притопал, - оптимистично ответил преподавателю обладатель ногозаменителя. - Карточка есть? - осведомился Зайчиков. - Нету, - предчувствуя нечто страшное, упавшим голосом признал костыленосец. - Ладно уж, я схожу, принесу, - почему-то сказал Зайчиков. - Вторичных сегодня не принимаем, - сказало облако, случайно проплывавшее мимо в сторону вэцэ. - Почему? - спросил костылевладелец. - Врач заболел, - снизошла до объяснения сестра. - Как же так? - удивился костыледержатель. - Врачи тоже люди, - поделилась своим знанием жизни сестра. - Почему же об этом сразу не сказали внизу? - А это уж вы внизу и спросите. Облако скрылось в туалете. Костыленоситель произнес несколько общепонятных слов и перестроился на орбиту снижения.

 

Зайчиков побрел к автостанции. - Здравствуй. Ты почему тогда не приехал? - услышал он знакомый голос. - Машину не нашел, - сказал Зайчиков. - Я так и думала, - сказала Татьяна. - Такого лопуха нельзя было посылать за машиной. Надо было самой организовать. - Я приехал потом, но вас уже не застал, - сказал Зайчиков. - Что с рукой? - спросила Татьяна. - Пустяки, - мужественно соврал Зайчиков. - А как вообще жизнь? - Нормально, - сказал Зайчиков. - Ты осунулся и даже поседел. - От хорошей жизни кудри вьются, от плохой - секутся, - залихватски ответил Зайчиков. - Ты сегодня свободен? - спросила Татьяна. - Как птица. - И я свободна, - сказала Татьяна. - А разве вас?.. - невнятно спросил Зайчиков. - Отпустили до суда, - сказала Татьяна. - А что потом? - спросил Зайчиков. - Суп с котом, - пожала плечами Татьяна. - Доски-то еще нужны? - Нет, - сказал Зайчиков. - Жаль, - сказала Татьяна. - Значит, ко мне не поедешь? - Поеду, - сказал Зайчиков. Татьяна, не оборачиваясь, взмахнула рукой, и проносившийся мимо пустой автобус тут же остановился как вкопанный. - Подбрось ко мне, - сказала Татьяна. Осчастливленный водитель развернулся и помчался к дому Татьяны. Мы проводим наших героев до ее дома и из скромности остановимся у порога, ибо ничто не дает нам права вторгаться в чью-либо частную жизнь. Скажем только, что Зайчиков узнал, наконец, что порой придумывают вечерами, и это ему понравилось. Впервые за долгие месяцы на его истомленную душу снизошел покой.

 

Есть ли смысл в нашей суете, в наших стремлениях и надеждах, если рано или поздно всему приходит конец? Об этом задумался еще Экклезиаст. Кончился отпуск (а с ним - строительный сезон) и нашего героя. Похудевший, но возмужавший Зайчиков вошел в свою городскую квартиру. - Совсем вернулся? - спросила супруга. - Почти, - сказал Зайчиков. - Съезжу еще раз забрать вещи. - Ну как, перестроил туалет? - спросила супруга. - Начал, - кратко, но выразительно ответил Зайчиков. - Дострою в будущем году. - Почему так долго? - удивилась супруга. - Быстро бывает только в кино, - сказал Зайчиков. - Ты просто разиня, - сказала супруга. - Захлопни носоглотку, - сказал Зайчиков. - И займись ужином. - Для ужина мне нужны деньги, - сказала супруга. - Денег нет и долго не будет. - Почему? - спросила супруга. - Все ушли на фронт, - сказал Зайчиков. - Что же делать? - спросила жена. - Яичницу, - сказал Зайчиков. - Но, если пересушишь, получишь ею по рубильнику. - Я тебя не узнаю, - почтительно сказала супруга, бросаясь к плите. - Ты меня еще узнаешь, - сказал Зайчиков, не узнававший сам себя.

Залаяла собака. Дарья толкнула Степаныча в бок. - Глянь, городской уезжает. Зайчиков стоял у калитки, держа в здоровой руке ключ. В дальнем углу сада, где был когда-то туалет, лежал штабелёк досок, прикрытый рубероидом. - За зиму стащат, - сказал Степаныч. «Надо будет самим прибрать, пока кто-нибудь не спер», - подумала Дарья.

Стоял чудесный день бабьего лета. Солнце золотило опушку дальнего леса. С чистых лугов доносился медовый запах. Голубая стрекоза сверкала трепещущими крыльями. За дорогой, среди темных елей, высились уже тронутые червонной медью могучие клены. Легкий, неслышный, теплый и томный ветер мягко гладил лицо. В траве, цветах и деревьях слышался шорох, шелест и шепот - казалось, они уговаривали остановиться, прислушаться, приглядеться, задуматься. Леса звали вглубь, луга вдаль, небо - ввысь. Хотелось смеяться и плакать. Зайчиков медленно запер калитку и побрел на автобусную остановку.

 

 

Контакты:

e-mail:   valentin.krasnogorov@gmail.com

Cайт: http://krasnogorov.com/