Валентин Красногоров

СЛОВО И ТЕАТР

Каждому из нас с детства знакома история Маугли – маленького мальчика, потерявшегося в джунглях и выросшего вместе с волками. Став взрослым, он вернулся в мир людей. Сказка хороша, только вот в чем проблема: найти достойное место в мире людей Маугли уже не сможет. В реальности такие случаи имели место: маленькие дети терялись в лесу, но, когда спустя десять-двадцать лет их находили, они уже навсегда теряли способность выучиться человеческому языку и влиться в человеческое общество. Мозг ребенка, лишенного речевого общения, не развивается нормально и уже не может восстановиться позднее. Медики и психологи так и называют это «синдром Маугли».

Учеными установлено, что язык, речь, слово сыграли огромную роль в становлении человека как вида Homo sapiens sapiens. Именно речь сделала человека человеком, тем отделив его от мира животных. Ведь человеческая речь – это прежде всего мыслительный процесс. В нем участвуют миллионы и миллиарды нервных леток. Мы мало задумываемся об этом. Представим, что нам нужно, например, произнести слово «цветок». Из огромного запаса понятий, хранящихся в памяти, мозг выискивает нужное слово и передает команду на его произнесение грудной клетке, легким, голосовым связкам, языку, губам, челюстям. Программируется не только сама артикуляция звука, но и его громкость, интонация, «подтекст». Получающиеся в результате звуковые волны разного спектра и интенсивности достигают уха слушающего, оттуда передаются в его мозг, и там начинается сложный процесс обратной переработки полученного сигнала в понятия, эмоции и слова. Нечто похожее происходит и при восприятии письменной речи. Теперь подумайте, сколько слов и с какой скоростью произносит, пишет и воспринимает человек, и станет ясно, какую роль сыграло обретение языка в развитии мозга.

Слово и мысль неразрывны. Американский ученый Бенджамен Ли Уорф писал в книге «Наука и языкознание», что язык «формирует мысль, является программой и руководством мыслительной деятельности индивидуума, средством анализа его впечатлений и их синтеза.» Но слово, язык участвуют не только в общении людей, но и во всякой мыслительной деятельности. Выдающийся французский лингвист Эмиль Бенвенист утверждал: «Неверно думать, что язык – это одежда мыслей. Одежду можно снять, слова же – неотъемлемая часть мысли. Следовательно, вопрос о том, может ли мышление протекать без языка или обойти его, оказывается лишенным смысла».

Знаменитый психолог Л. С. Выготский в своей книге «Мышление и речь» писал, что средством общения, основанном на разумном понимании и на намеренной передаче мыслей и переживаний, «была, есть и всегда останется человеческая речь. Самыми мощными и принципиально неисчерпаемыми средствами для обозначения новых содержаний являются звуковая речь и письменность. С другой стороны, речь как носитель системы значений различного типа определяет способ формирования, формулирования и понимания мыслей.»

Речь важна не только для развития общества в целом, но и каждого человека в отдельности. Она определяет его уровень развития, его интеллектуальной и эмоциональной культуры.

Мозг развивают чтение, письмо, речь, прослушивание и размышление Естественно предположить, что всеобщая грамотность и развитие образования с каждым веком, десятилетием, годом повышают речевую культуру общества. На деле всё обстоит не так просто. Распространение компьютеров и современных телефонов, развитие интернета привело к тому, что люди теперь отвыкают читать, воспринимать и писать относительно сложные и длинные тексты. Вместо чтения книг смотрят фильмы и сериалы, вместо статей проглядывают лишь их заголовки, а письма и сообщения пишут телеграфным стилем. Все большая часть населения, читающая только «посты» в своих телефонах, отучается читать и писать (и, соответственно, думать и рассуждать). Благодарность, пожелания, недовольство и другие эмоции и понятия все чаще выражаются теперь не словами, а посредством картинок, лайков, смайликов, иконок и роликов. Язык писателей даже недавнего прошлого кажется слишком словообильным, архаичным, построенным из слишком длинных и сложных фраз. Соответственно и мысли, выраженные этим языком, кажутся многим слишком сложными и не очень понятными. Все, что не вмещается в строку СМС, кажется чрезмерным и трудным для усвоения. Наиболее удобным для общения становится стиль Эллочки-людоедки, словарь которой составлял двадцать слов.

Театру в этих условиях приходится занять какую-то позицию: или противостоять упадку речевой культуры, или же принять эту тенденцию как признак современности. как непреложный факт, включиться в этот процесс и содействовать ему. Кажется, театр избрал именно этот второй путь и успешно лидирует в нем.

Когда-то слово в драме ценилось театром очень высоко. Четко выстроенный емкий диалог, интеллектуальность в сочетании с продуманной конструкцией считались непременными признаками хорошей драмы. Теперь театры теряют интерес к слову. Это вызвано двумя разными (на первый взгляд) причинами.

Первая из них – коммерциализация театра. Театральные администраторы и продюсеры, озабоченные в первую очередь финансовыми соображениями, а не романтическими мечтами о добром и вечном, ищут пьесы полегче, попроще. Они убеждают драматурга, что зритель не воспринимает фразу, в которой больше четырех слов, и реплику, в которой больше двух фраз. Они предпочитают пьесу, которая «не нагружает». В результате выращивается и зритель, который хочет смотреть спектакли, в которых его «не нагружают». К сожалению, на этой почве вырастает поколение драматургов, которые и не способны писать что-то иное. Что ждет театр на этом пути дальше? Переход к фразам из трех слов, потом из двух? А потом вообще отказ от слов?

Впрочем, неумение выражать свои мысли - если они есть - приводит иногда к обратному: к говорильне, к потоку слов, не имеющих внятного смысла. Такая невнятица многим кажется оригинальностью и глубокомыслием.

Но наступление на слово активно совершается и с противоположного фланга – со стороны режиссуры и критики, считающей себя элитарной, определяющей моду в театре и задающей тренды его развития. Драма, по словам Эрика Бентли, «изображает людей, которые говорят». Теперь эта аксиома подвергается сомнению. В драматическом театре, созданном, как театр слова, теперь все более утверждается «визуальная режиссура», шоу вместо драматического театра. Человеческая речь уступает место изощренным мизансценам, сцендвижению, танцам, музыке, пению, кино, компьютерным проекциям. Конечно, выражения типа «синтез искусств» и т.п. выглядят привлекательно, но есть синтез, а есть просто мешанина. Слово перестает быть первичным базисом, на котором строятся все эти компоненты спектакля, диалог становится мешающим фактором. Театр, как и цирк, теряет связную речь. Из него уходит Слово, а вместе с ним – человек и его внутренний мир со всем его богатством, сложностью и многообразием. Считается теперь, что «произносить буквы», проговаривать вслух написанные кем-то слова – это «скучно». Как бы коротко и сжато пьеса не написана, ее всегда сокращают. Театру мешают и слова, и мысли, которые они выражают. Умение анализировать пьесу и ее диалог уходит в прошлое. Спектакль нередко превращается в цепь броских трюков, возможно, по-своему занятных и талантливых, но не имеющих отношения к драматическому театру.

Разумеется, драматический спектакль – это не читка, и требует создания яркого и выразительного визуального ряда. Театр – это зрелище и должен включать в восприятие произведения все органы чувств. Для этого в его распоряжении имеется огромный арсенал: сложная машинерия, декорации, костюмы, свет, жест, мимика, движение, компьютерное сопровождение и, конечно, мизансцены. Всё это помогает переводить язык литературы (будь то психологическая драма, комедия положений или пьеса абсурда) на театральный язык, глубже и ярче выражать смысл происходящего, усиливать его эмоциональное воздействие. В теории это верно. Вопрос в том, каковы цели этого зримого ряда, и нужно ли его строить в ущерб слову и речи. На практике часто трудно понять, зачем актеры, ведя, например, диалог в интерьере, мечутся по сцене, лазают по стремянкам вверх и вниз, что-то бормочут, стоя спиной к зрителю, играют в футбол, уходят за кулисы и возвращаются, продолжая что-то говорить или кричать друг другу с разных концов сцены, перетаскивают мебель с места на место, качаются на качелях, ездят на велосипедах, ползают на четвереньках, валяются на полу, прыгают на одной ноге, льют воду в тазы, пускаются танцевать, не говоря уж о парных движениях другого рода. Чтобы было «не скучно»? Но ведь все это, вкупе с видео на модных ныне в театре киноэкранах, не обогащает, а успешно разрушает диалог, отбрасывает его на третий план, делает его невоспринимаемым и лишенным смысла, что, впрочем, творцов не заботит. Если к этому еще прибавить столь частые сейчас визг, крик и заглушающую всё музыку (по выражению Жванецкого, «музыка теперь – враг человека»), зрелище становится совсем утомительным, невнятным и действительно смертельно скучным.

Одна из причин такого стиля режиссуры – наблюдаемый ныне относительный кризис драматургии (который, в свою очередь, в значительной мере объясняется и перепутьем, на котором находится сейчас театр). Не находя достойной, по их мнению, литературы для театра, постановщики стали считать, что "слово в театре играет второстепенную роль", что "современный зритель не в состоянии усвоить слова, они его не интересуют» и т.п. Однако, и с произведениями классиков театры привыкли теперь тоже обращаться достаточно вольно.

Другая причина оттеснения слова на третий план – желание современных режиссеров освободиться от «подчинения» драматургу, творить свободно и самостоятельно. Сильная драматургия, несущая в себе продуманную конструкцию, мысль, образ, игру и красоту слова, неудобна: надо или ей подчиниться (чего не хочется), или ее ломать. Слабые же и невыразительные тексты ничем не связывают постановщика и потому они более подходят для всевозможных произвольных визуальных построений и трактовок.

Так или иначе, тенденция очевидна: речь, слово, литература оттеснены на периферию режиссерской работы. Театры теряют интерес к слову, и потому интеллектуальные зрители теряют интерес к театру. Эта тенденция опасна. Слово надо беречь. Иначе театру грозит синдром Маугли: потеряв способность к речи, он уже не сможет восстановить ее. Нам надо расширять свой словарный запас, совершенствовать свое умение владеть языком, учиться думать, говорить, писать и слушать.

Как сказано у Альфреда Мюссе в одной из его драм, «тот, кто кладет слова на наковальню и молотом и напильником истязает их, не всегда размышляет о том. что слова эти представляют мысли, а мысли эти – деяния.»

Сложившаяся ситуация беспокоит и многих режиссеров. «Драматический театр - это отдельная культура, это искусство говорящего и мыслящего на сцене артиста, в пространстве и во времени. А сейчас происходит подмена искусства драматического театра зрелищем, шоу. Говорят, это очень тоскливо, скучно, давайте как-то это сделаем повеселей... Здесь можно понять только одно: драматический театр - это не досуг, это не времяпровождение, это культурная миссия» (Сергей Женовач).

Мы любим слово «современный»: современная техника, современный театр… Действительно, все вокруг постоянно становится лучше, быстрее, удобнее, совершеннее. Принято считать, что общество движется только в одном направлении – вперед, и это движение называется прогрессом.

Но не всегда, не везде и не во всем. Искусство и техника Египта достигла пика 4000 лет назад. К новому времени эта страна пришла нищей и безграмотной. В Камбодже восемь веков назад высились самые большие в мире храмы, удивительные по красоте и невероятные по масштабам. Теперь большинство населения живет в избушках на курьих ножках, а забытые древние города заросли лесами. Гигантский храмовый комплекс в Эллоре (Индия), украшенный миллионом скульптур, поражает воображение, но он создан много столетий назад. Греция стала ныне музеем, хранящим великое наследие далекого прошлого. Искусству речей Цицерона и Демосфена произнесенных двадцать с лишним веков назад, последующие поколения могут только завидовать. Язык Шекспира, Лопе де Вега и Расина остается непревзойденным. Получается, что «современность» часто разительно уступает тому, что было 20 веков или даже 20 лет назад.

Вопрос вот в чем: то, что происходит сейчас в нашей культуре и, в частности, в театральном искусстве, это прогресс или регресс, развитие или деградация? Не грозит ли нам синдром Маугли? Куда мы движемся? С помощью театра назад, к обезьяне?